И.Сухов: Солдат "большой игры". Тайна гибели российского посла в Персии А.Грибоедова

Источник: ЦентрАзия
180 лет назад, в конце февраля 1829 года по новому летосчислению, в русскую миссию в Тавризе (сегодня Тебриз в Иране) прискакал запыленный курьер из Тегерана. Весть, которую он привез, ставила две могущественные империи - Персию и Россию - лицом к лицу с угрозой новой войны: в Тегеране был убит русский посланник и почти все его окружение. Из его людей в живых остался только один человек, спасшийся благодаря дружбе с одним из местных жителей. Предыдущая российско-персидская война, длившаяся два года, только что закончилась заключением Туркманчайского мирного договора, по которому Россия отторгала у Персии Эривань (нынешняя Армения) и Нахичевань (современный юго-западный анклав Азербайджана). Персия платила России огромную контрибуцию, а в Тавризе открывалась постоянная российская миссия во главе с посланником в ранге министра - такая же, какую за несколько лет до этого открыли англичане. И вот теперь министр-посланник был убит. Посланника звали Александр Сергеевич Грибоедов.
"Большая игра"
Несколько лет назад в России вышла в переводе книга английского военного историка Питера Хопкирка "Большая игра". Хотя полное название книги в оригинале звучало как "Большая игра: на секретной службе в Центральной Азии", переводчик интерпретировал заголовок на своеобразный патриотический лад: "Большая игра против России: азиатский синдром". Это окрасило название в модные теперь тона "холодной войны", но несколько исказило смысл: "большая игра" велась не только против России, но и Россией.
Понятие "большой игры" вошло в широкий обиход в конце XIX века с легкой руки поэта британского империализма Редьярда Киплинга и означало соревнование Британии и России за влияние в Азии, на огромных территориях между южной российской границей и британскими владениями в Индии. Это соревнование длилось почти столетие, пока границы двух империй не оказались буквально в нескольких десятках километров друг от друга - всего за несколько десятилетий до начала первой мировой войны, в которую две державы-соперницы вступили как союзники.
"Большая игра" не была игрой против России - она была похожа на шахматную партию между двумя достойными соперниками. Нередко это была игра с завязанными глазами - и в Лондоне, и в Санкт-Петербурге очень плохо представляли себе страны, оказавшиеся в данном случае шахматной доской. Помимо "черных" и "белых" на доске то и дело появлялись третьи игроки, которые могли запросто опрокинуть тщательно просчитанную партию. Регион соперничества был так удален от метрополий, что им чаще всего приходилось действовать, полагаясь на удачу небольшого отряда или посланника-одиночки, - совсем не так, как в Европе, где существовал целый кодекс правил дипломатии и можно было в случае чего легко ввести в дело многотысячные армии. Русский дипломат Александр Грибоедов был, безусловно, одним из героев этой "большой игры".
В первой трети XIX века представления о регионе Центральной Азии были еще смутными, а геополитические изменения происходили между тем очень стремительно. На самом рубеже столетия русские закрепились на Кавказе, приняв под свое покровительство грузинские царства - сначала Кахетию и Картли, затем и остальные. В этот момент экспрессивный император Павел, раздосадованный появлением англичан на Мальте, которую он, как гроссмейстер мальтийских рыцарей иоаннитов, считал российской вотчиной, решил сблизиться с Наполеоном - тогда еще первым консулом Французской республики. В Париже и Петербурге возник авантюрный проект, сравнимый с высадкой Наполеона в Египте, - обсуждалась возможность атаки на британские владения в Индии.
Русские, которые к тому моменту уже четыреста лет активно осваивали Сибирь, были новичками в центральной части Азии: первая организованная военная экспедиция в Хиву - легендарное ханство в благодатных долинах нынешнего Узбекистана - была предпринята при Петре Великом. Небольшой отряд под командованием кабардинского сподвижника Петра I Александра Бековича-Черкасского двинулся на восток от берега Каспийского моря и спустя несколько недель добрался до Хивы, но попал в хитроумную засаду и практически весь был уничтожен. Сам Бекович подвергся мучительным пыткам и был казнен, а из всего его отряда домой вернулось лишь несколько человек, которых продали в рабство в Турции, но спустя годы им удалось бежать из плена. Следующая экспедиция прошла по следам Бековича только через столетие: ее откомандировал в Хиву командующий российским Кавказским корпусом в 1816-1827 годах генерал Алексей Ермолов, живо интересовавшийся странами, лежащими по соседству с кавказским "левым флангом". Это посольство окончилось без жертв, но и не принесло особенных результатов.
Но в 1800 году представления о расстояниях, разделяющих владения России на юге Урала и Сибири, Хиву с Бухарой и Британскую Индию, были настолько размыты, что для российского императора оказалось возможно послать в "индийский поход" донское казачье войско под командованием уже тогда прославленного атамана Платова. Для англичан же, которые также с трудом представляли себе страны к северу от огромного Гималайского хребта, сведения о готовящемся походе показались угрожающими: они всерьез испугались, что платовские донцы вот-вот пройдут Хайберский перевал и форсируют Инд.
Оказалось, что за Хайбером лежит непокорный Афганистан и что дряхлеющая и терзаемая междоусобицами Персия все еще считает себя могущественной державой, которую "внерегиональным акторам" не удастся сбросить со счетов, что зимой практически невозможен конный, а тем более пеший марш через степи и пустыни нынешнего Казахстана. Оказалось, наконец, что императору Павлу не суждено усидеть на троне - в марте 1801 года он был убит в Петербурге в результате дворцового переворота. Казаки Платова, замерзавшие где-то у Аральского моря, получили приказ вернуться. Но первый ход в "большой игре" был сделан. Англичане стали считать своей стратегической целью ограничение русской активности в Азии, чтобы обезопасить свои индийские владения, а русские объявили, что там, где однажды был или будет поднят штандарт с двуглавым орлом, он уже никогда не будет спущен.
Между тем в течение первых двух десятилетий русские успели поднять свой флаг почти повсеместно в тех провинциях Южного Кавказа, которые теперь составляют Грузию, Азербайджан и Армению. Эта экспансия сопровождалась успешными войнами с двумя региональными державами - Турцией и Персией, которые раньше считали Кавказ своим. В какой-то мере можно считать это время расцветом военной силы русских: Кавказ покоряли молодые генералы, набравшиеся опыта на европейских полях сражений во время битв с наполеоновскими войсками. Даже с учетом необычного климата, сложного рельефа и чужих языков им в целом было несложно применить свои навыки против весьма отсталых армий султана и персидского шаха. Причем в последней войне 1826-1828 годов персидскую армию активно инструктировали британские офицеры. Но персам это не помогло - новый кавказский командующий Паскевич сумел навязать амбициозному и несговорчивому шаху Туркманчайский мир, который закрепил российскую кавказскую границу на Араксе, воссоединил значительную часть Армении под рукой христианского государя и заметно увеличил российское влияние на Тегеран. В Тавризе, где уже была британская миссия, открылось и русское представительство, возглавить которое и был послан Александр Грибоедов.
Два памятника
Есть два хорошо известных памятника Александру Грибоедову. Один смотрит на трамвайный круг в конце Чистопрудного бульвара в Москве. Писатель стоит в плаще, похожем на сорванный театральный занавес, из-под которого по периметру пьедестала выходят персонажи его бессмертной комедии "Горе от ума", благодаря которой Грибоедов вошел в историю русской литературы, в школьные учебники и в программы для поступления в вуз. Эту комедию при жизни Грибоедова поставили всего один раз - в 1827 году в Эриваньской крепости, где комендант решил учредить любительский театр при офицерском собрании и приспособил под зрительный зал один из салонов тамошнего шахского дворца. Ставить вольнодумское "Горе от ума" на академических подмостках обеих российских столиц до 1831 года не позволяла цензура, встревоженная восстанием 14 декабря 1825 года. Автор не дожил двух лет до настоящей театральной премьеры.
Второй памятник Грибоедову - его надгробие в Тбилиси. Это памятник не столько Грибоедову-писателю, сколько Грибоедову-человеку и Грибоедову - солдату "большой игры". Его склеп устроен в небольшом гроте в скальном подножии монастыря Св. Давида на склоне величественной горы Мтацминда. С этого склона как на ладони виден весь Тбилиси, старый и новый, - с приземистыми куполами персидских бань, платанами на набережных Куры, треугольными крышами грузинских и армянских церквей над россыпями старых домиков с деревянными балконами и лабиринтом узких улиц. Если подняться на Мтацминду выше монастыря, чтобы сам он стал казаться игрушечным далеко внизу, станет ясно, что эта гора как естественная стена, ограничивающая город: за ней уже только другие горы, покрытые лесом и лугами, а где-то совсем далеко за ними - Россия.
Теперь в монастыре Св. Давида устроен пантеон - кладбище национальных героев Грузии, на котором поэты, врачи и актеры соседствуют с военными и политиками. Но корень пантеона - могила Грибоедова. В небольшом гроте в скальном цоколе главной церкви монастыря - маленькое надгробие, на котором установлено распятие и фигура коленопреклоненной женщины. Это жена Александра Грибоедова, урожденная княжна Нина Чавчавадзе. На камне выбиты даты жизни, от которых сжимается сердце: 1795-1829 и 1811-1857. Он был убит в Тегеране, когда ему было 34. Они поженились, когда ему было 33, а ей - неполных 17. Она потеряла его через год после свадьбы и больше никогда не вышла замуж, хотя дожила до 47 лет. Когда знойным летом 1829 года его привезли и похоронили в Тбилиси, она велела выбить короткую эпитафию из дюжины слов, в которые поместились вся ее любовь, вся гордость, вся горечь потери и вся надежда на встречу по ту сторону земной жизни: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но зачем пережила тебя любовь моя?"
"Великие вещи, две как одна: во-первых - любовь, во-вторых - война
Если вчитаться в грибоедовскую биографию, станет ясно, что он всегда был больше солдатом и дипломатом, чем писателем. Когда началась война с Наполеоном, 17-летний Грибоедов служил в гусарском полку. Ему не пришлось участвовать в больших сражениях - почти всю кампанию полк простоял в резерве в Литве, но все, что положено было делать гусарам на постое в заштатных городишках - вплоть до въезда на лошади в танцевальный зал, - разумеется, делалось. Молодой Грибоедов уже тогда завязал знакомства с литераторами-любителями, которых было много среди тогдашних военных, сам писал талантливые стихи и славился как музыкальный импровизатор. Сослуживцы рассказывали, что Грибоедов мог прогнать из-за инструмента сельского церковного органиста, начать с величественных вариаций на религиозные темы, от которых на лицах прихожан выступали слезы благоговения, а под конец неожиданно дать "Комаринскую".
После войны Грибоедов вернулся в Петербург и служил по дипломатической части, совмещая службу с активной светской жизнью. Дело кончилось дуэлью Александра Завадовского с князем Василием Шереметевым из-за модной балерины Евдокии (Авдотьи) Истоминой, на которой Шереметева убили. Грибоедов был секундантом Завадовского, Александр Якубович, который секундировал Шереметеву, предложил стреляться и секундантам.
Грибоедов принял вызов, но когда Шереметев упал, смертельно раненный, секунданты решили отложить поединок. Завадовского благодаря протекции сановных родственников выслали за границу, Якубовича - в Кавказский корпус. Грибоедов отделался, как тогда говорили, нотацией, но тоже уехал на Кавказ - секретарем по дипломатической части к командующему корпусом Ермолову. В Тбилиси они еще раз встречаются с Якубовичем и стреляются согласно данному слову - Якубович ранит Грибоедова в кисть, после чего поэту и дипломату приходится распрощаться с музицированием. Сам Якубович впоследствии окажется на Сенатской площади и умрет на каторге.
Так началось знакомство Грибоедова с Кавказом, где он с тех пор проводил большую часть своей жизни, возвращаясь в Россию лишь время от времени. Он выучил несколько кавказских языков и имел большие возможности для литературных занятий: совершив сразу после назначения дипломатический визит в Персию, Алексей Ермолов больше занимался войной, чем мирными сношениями. Существует версия, будто Грибоедов был склонен критиковать ермоловский стиль управления и считал, что торговля и переговоры играют большую роль в освоении и умиротворении края, чем штыки и артиллерия. Не исключено, что Грибоедов был втянут в интригу против Ермолова, которая началась сразу же после коронации нового императора, Николая I: на место кавказского командующего при новом государе метил Иван Паскевич, жена которого доводилась Грибоедову двоюродной сестрой. Едко высмеяв родственные связи и протекцию в своей комедии, сам автор при случае вполне мог ими и воспользоваться.
Декабрьское восстание 1825 года в Петербурге, казалось, могло сломать карьеру амбициозному Грибоедову, которого заподозрили в связях с мятежными офицерами. Ермоловский советник действительно дружил с некоторыми из них, но участие его в политическом заговоре с целью свержения монархии не подтвердилось. Он получил чин надворного советника и снова отправился в Грузию - теперь уже под начало нового корпусного командующего, генерал-адъютанта Паскевича.
Во время персидской войны 1826-1828 годов Грибоедов служит при штабе Паскевича и не раз рискует жизнью, участвуя в боевых операциях, а однажды даже отправляется в ставку персидского командующего с предложением о немедленном заключении перемирия. Как дипломат и знаток языков Грибоедов участвует в подготовке и заключении Туркманчайского мирного договора, крайне невыгодного для Тегерана. Некоторые влиятельные персидские вельможи готовы были считать именно Грибоедова основным автором позорного для них мира.
В начале 1828 года Паскевич командирует Грибоедова в Петербург с известием о мире. Император Николай осыпает молодого дипломата милостями - теперь он статский советник, с "Анной" на шее и 4 тыс. руб. единовременного вознаграждения в кармане. Случается то, что легко можно было предполагать, - в мирном договоре предусмотрено создание в Персии российского посольства с посланником в ранге министра, и этим министром 25 апреля 1828 года государь назначает того, кто привез весть о заключении мира. Грибоедов не рад назначению: ему не дают покоя дурные предчувствия. Встретившись в одном из столичных салонов с Пушкиным, он говорит ему пророческие слова: "Увидите, что дело дойдет до ножей".
Летом 1828 года Александр Грибоедов возвращается на Кавказ и венчается с Ниной Александровной Чавчавадзе, которую успевает полюбить всем сердцем. Через две недели после свадьбы вместе с Ниной Грибоедов уезжает в свое последнее путешествие, в Тавриз и Тегеран.
Тегеранская трагедия
Сначала ничто не предвещало беды. Обосновавшись, как и было записано в договоре, в Тавризе, Грибоедов приступил к переговорам с персами о выплатах послевоенной репарации, которую персы по возможности оттягивали: она составляла 2 млн руб., сумму по тем временам огромную. Министру-посланнику удалось весьма ускорить процесс - он пристроил, например, в счет выплат шахский трон, который оценили в 28 тыс. руб. Персам пообещали, что реликвию можно будет выкупить, когда дела персидской короны снова пойдут в гору, но трон в итоге так и остался среди российских трофеев.
Дела на Востоке совершаются небыстро, и ко двору шаха в Тегеран русский министр-посланник отправился из Тавриза уже зимой. Нина осталась в Тавризе, в здании миссии. Он попрощался с ней мрачнее тучи: "Если меня убьют, забери мои кости и похорони в грузинской земле".
Фетх-али-шах принял ласково посланника страны, которая только что отобрала у него две кавказские провинции и 2 млн руб. золотом и драгоценностями. Члены миссии получили дорогие подарки, а сам Грибоедов - персидский орден Льва и Солнца. В последние дни января, когда в Тегеране уже вполне чувствуется приближение весны, свита посланника готовилась к отъезду. Именно в это время одним поздним вечером в дом миссии постучал Мирза-Якуб - армянин-евнух, казначей шахского гарема. Он сказал посланнику, что хотел бы вернуться домой в Эривань (по смыслу Туркманчайского договора армяне, живущие в Персии, получали такое право и покровительство российского императора).
Грибоедов, видимо, сразу же заподозрил, что эта история может иметь фатальные последствия. Он выговорил армянину за поздний визит - российский посланник не может принимать тех, кто просит у него прибежища, под покровом ночи. Евнух вернулся на следующий день и опять попросил российского покровительства. Исследователи, которые тщательно реконструировали последние дни грибоедовского посольства в Тегеране, спорят о том, была ли его просьба искренней или миссия просто подверглась провокации со стороны "ястребов" при шахском дворе или тех персидских вельмож, которые предпочитали развивать отношения с Британией, а не с Россией. Тайным бенефициаром могла быть и соседняя Турция, которая все еще находилась с Россией в состоянии войны.
Грибоедов как мог старался объяснить, что Мирза-Якуб никак не сможет сохранить в России своего вельможного статуса, но в конечном итоге ему не осталось ничего, кроме как принять армянина под свою защиту и гарантировать ему неприкосновенность до отправки домой.
Шах был взбешен. От Грибоедова потребовали вернуть казначея, который, будучи евнухом, был, с персидской точки зрения, то же, что женщина. Когда русские отправились в дом Якуба забрать его вещи, туда мгновенно примчались дворцовые стражники и реквизировали все имущество. Несколько десятков раз в день в миссию являлись вельможи разного ранга, уговаривая посланника отказать просителю в покровительстве. Грибоедов отвечал, что из условий российско-персидского соглашения не может быть исключений, что Якуб считается теперь подданным императора Николая и что какие бы то ни было решения по поводу него теперь может принять только императорский министр иностранных дел граф Нессельроде, до которого от Тегерана было слишком много дней пути.
Персы объявили, что Якуб обворовал казну, и потребовали над ним суда. Грибоедов отвечал, что суд возможен только в присутствии наблюдателя от российской миссии, и персы тут же отказались от этой идеи, поскольку доказательств вины несчастного евнуха представить, очевидно, не могли. Грибоедов объявил, что Якуб окончательно и бесповоротно взят под российскую опеку и кроме него в Эривань отправятся еще две армянки из гарема.
После этого возмущение выплеснулось уже на улицы Тегерана. Главный мулла Тегерана Мирза-Месих призвал мусульман к мятежу против неверных. По мечетям, базарам и мясным лавкам как пожар стал распространяться слух о том, что Якуб, принявший ислам и много лет чтивший пророка, собирается теперь надругаться над Кораном с помощью русских. Примерно это и имел в виду Грибоедов, когда во время переговоров с персами заметил, как трудно иметь дело с "диалектикой XIII столетия". Только теперь диалектика на глазах становилась практикой. На кривых, пахнущих бараниной и дымом улицах стали собираться толпы вооруженных чем попало бородатых мужчин, кричавших, что русские оскорбляют пророка и разрушают ислам. Имамы велели верующим запереть лавки и утром 30 января собраться к главной мечети, в которой Мирза-Месих произнес пламенную проповедь на ту же тему. Разъяренная толпа хлынула к русской миссии и окружила дом. В окна полетели камни, толпа почти сразу пошла на штурм здания, которое, в сущности, не было приспособлено к обороне.
Несколько казаков эскорта почти час отстреливались от наседавшей толпы, а потом схватились с нападавшими врукопашную. Но силы были слишком неравны - вход был захвачен, двор заполнили ревущие фанатики. Грузинский офицер из состава миссии еще несколько минут с одной шашкой удерживал крыльцо, но был буквально растерзан сотнями рук. Якуба, который оказался невольным виновником трагедии, обезглавили прямо во дворе: он так и не смог вернуться в свою Эривань.
В одной из комнат здания продолжали держать оборону Грибоедов, родственник его жены князь Медиков, второй секретарь посольства, врач, несколько казаков и пара слуг. В какой-то момент медик попытался прорваться сквозь заполненный разъяренными местными жителями двор со шпагой в руке. Ему почти сразу отрубили левую руку, он вернулся в дом, наскоро перебинтовал ее портьерой и повторил попытку - на этот раз его забили камнями. Рассчитывать можно было только на помощь шахской гвардии, но надежда эта была призрачной, если учесть, какого рода оскорбление посланник нанес персидской короне.
Несколько персов забрались на крышу, проворно разобрали ее и подожгли потолок. Комната, которая оставалась последним оплотом оборонявшихся, наполнилась дымом, и в нее почти тотчас же ворвалась толпа. Грибоедов пал одним из последних, он до конца защищался, стоя спина к спине с могучим казачьим урядником. Мясник с базара отсек ему голову и как была, с очками, выставил на следующий день в своей лавке. Труп Грибоедова вместе с другими телами "неверных" еще три дня таскали по городу и подвергали разнообразным глумлениям, а потом просто выбросили на свалку. Тело посланника опознали потом только по шраму на руке, от ранения, полученного когда-то на дуэли. Сотня персидских сарбазов, присланных шахом, появилась у здания миссии, когда от него остались только горящие развалины. По имеющимся данным, сарбазы даже не были вооружены: им предписали действовать на толпу убеждением.
Путь на Мтацминду
В советских учебниках было принято описывать императора Николая I как деспота, заслуги которого сводятся к повешению пятерых декабристов, мелочному преследованию Пушкина и доведению России до плачевного поражения в Крымской войне. Выходило, что и Грибоедова император отправил в Тегеран на верную смерть, только чтобы избавиться от талантливого вольнодумца. В качестве иллюстрации царского презрения всегда приводилась цитата из пушкинского "Путешествия в Арзрум", где он встречает на кавказской дороге убогую арбу, везущую изуродованное и сильно тронутое тленом тело Грибоедова к месту последнего упокоения: "Кого вы везете?" - "Грибоеда".
На самом деле возвращение тела Грибоедова в Россию было обставлено с приличествующей моменту траурной помпой. На границе тело встречал батальон Тифлисского полка при орудиях и оркестре. Гроб вскрыли военные медики, произведшие посмертное освидетельствование, после чего священники отслужили литургический чин вечной памяти, и гроб отправился в путь в сопровождении военного эскорта, накрытый богатым траурным балдахином. Во всех городах по пути, где были христианские храмы, процессия останавливалась, служили службу, и тысячи армян выходили приветствовать того, кто погиб, чтобы защитить их соотечественников. Пушкин же встретил одинокую арбу без торжественного эскорта по той причине, что движение всей процессии не было возможно на горных участках дороги. Перемещение осложнялось еще и карантинами на тракте между Эриванью и Тифлисом. Наконец вечером 18 июля траурная процессия вступила в Тифлис. Нина, которую привезли из Тавриза раньше, упала в обморок, увидев первые факелы процессии на подъезде к городу. 19 июля 1829 года Александр Грибоедов был отпет в Сионском соборе Тифлиса и при огромном стечении людей похоронен на горе Мтацминда. Жена и мать покойного получили от государя по 30 тыс. руб. единовременной помощи (все состояние посланника было при нем и оказалось разграблено в Тегеране) и по 5 тыс. ежегодной пенсии, которая потом была удвоена.
Английский министр-посланник в Тавризе, который, в сущности, несмотря на все успехи британской дипломатии в Персии, мог ежеминутно оказаться в таком же положении, объявил траур и принес ноту протеста персидскому правительству - с его точки зрения, разгром и убийство дипломатической миссии дружественной державы было совершенно неприемлемо и преступно.
Персы и сами испугались последствий того зимнего дня в Тегеране. В Санкт-Петербург отправили персидского принца, который пал на колени перед императором Николаем, приставив острие шашки к своей груди и требуя взять его жизнь взамен жизни Александра Грибоедова. Российский двор не мог, разумеется, принять этого предложения и лишь потребовал наказания преступников. В Тегеране, видимо, даже работало русское следствие, но о реальном наказании виновников ничего достоверно не известно, да их и трудно было определить: разгром русской миссии в Персии не был преступлением нескольких лиц, а был скорее одним из эпизодов длинной истории, более сложной и долгой, чем "большая игра". Через несколько десятилетий для этой истории будет придумано название - "столкновение цивилизаций".
Пушкин позавидует быстрой и героической смерти Грибоедова. "И срывая очки, как винтовку с плеча, и уже позабыв о себе, прокричать про любовь, навсегда, сгоряча, прямо в рожу орущей толпе", - напишет Окуджава. Но сильнее любых стихов и книг навсегда останутся слова Нины на надгробии в Тифлисе: "Зачем пережила тебя любовь моя?"

Иван СУХОВ
N°32
26 февраля 2009