Никита Михалков: «Должна произойти смена элиты»

Главный кинодеятель России и идеолог русского консерватизма Никита Михалков рассказал «Культуре» о своем понимании антикультуры и о том, как Россия может ее одолеть.

— Никита Сергеевич, чтобы не ходить долго вокруг да около, первый вопрос по теме номера — что же такое, на ваш взгляд, антикультура?
— Антикультура — это пошлость. Как Антон Павлович ответил, когда его спросили, каким образом обстоят дела в государстве российском, — пошлость, звенящая пошлость. Для меня везде, во всех сферах — эстетической, этической, в общении, в политических выступлениях — знаковое понятие эта самая пошлость. Она и есть антикультура, мы в ней и варимся постоянно...
— «Пошлость», слово такое... Приземленное. Почти бытовое.
— Знаете, я вкладываю в слово «пошлость» очень широкий, разнообразный смысл. Так же как «любовь» — не одна только любовь мужчины к женщине, к Родине, а основа всей нашей жизни. У меня в картине «Без свидетелей» героиня говорит: человек — аккорд, в каждом звучит аккорд, и стоит одной ноте оказаться фальшивой, весь аккорд тоже фальшивый... При том допускаю, что для кого-то тот же «Бесогон» — антикультура абсолютная, потому как другая точка зрения. Что там найдут множество всего, что назовут «антикультурой».
— «Бесогон» вы запустили в 2011 году с целью, как тогда говорили, «разоблачать ложь». Вот эту самую пошлость?
— Думаю, да. Люди кричат в соцсетях о диктатуре в России, но это же просто невероятный инфантилизм! Разве могут они реально представить, что такое трагедия, что такое репрессии, война? Готовы ли жертвовать собой на самом деле? Не позировать на камеру ради «лайков», а принести себя в жертву ради идеи? Их представление о мире — оно все внутри Садового кольца, которое надо выйти перекрыть — для чего, зачем, думаю, они и сами не понимают... Пекутся о благе для народа, которого не знают. Тремя процентами населения от его имени хотят произвести переворот в стране. Все это имеет для меня характер лживого, искусственного, пошлого...
— Нет ли здесь параллели с современным искусством, где важен в первую очередь именно «перформанс», а смыслы зачастую задвинуты план на десятый?
— Да, все это образ постмодернизма, который сегодня является страшной движущей силой общества вообще. Удивительно, что мы вообще еще о чем-то задумываемся. Мне одной руки хватит пересчитать общества, в которых еще звучат те вопросы, которые мы задаем.
— Нас, слава Богу, всегда отличала тяга к собственному представлению о том, как все должно быть устроено.
— Волею судеб наша страна оказалась такой вот обширной, с огромными возможностями и перспективами. Мост между Востоком и Западом, через который они пересекаются и взаимосвязываются. А с другой стороны, защита. То, что закрыло собою Европу от монгольского нашествия, от того, чтобы французы сегодня, например, говорили по-монгольски. Страна, народ, принявшие на себя глобальные исторические проблемы мира, что нас всегда и отличало, и вызывало отторжение. Как Иван Грозный стал в переводе Иваном Ужасным? Иван Грозный это вовсе не «Иван террибль». Страшные поступки и ошибки, соединяющиеся с невероятной религиозностью, и одновременно собирание огромной страны, возникновение недоступных той самой Европе масштабных институций. Почему он стал для мира злодеем и до сих пор это культивируется? Потому что нежелание, неумение понять русский характер заставляли называть его просто «зверским», диким — отсюда и «Иван террибль». Или, если вернуться назад, к Александру Невскому, как со стороны объяснить его шаг, что выгоднее платить дань татарам, чем принять латиницу и стать католиками? В конце концов, тебе предлагают силу, предлагают защиту только всего-навсего за то, что перестанешь быть православным, станешь католиком. Но нет! Предпочитают туда, где есть глубина, а здесь — порабощение рано или поздно.
— Если антикультура — это пошлость, неправда, в чем же правда?
— Правда — то, что нас всех должно объединять — как народ, как страну. Нас веками единило, давало ту самую правду православие. Когда Мусоргский говорил кучеру, который просил больше денег, «побойся Бога, на тебе креста нет», тот сразу понимал, о чем разговор. Люди «аукались» Евангелием, заповедями, народ в этом жил, православие объединяло. Неудивительно, что когда корень этот выдрали, началась гражданская междоусобица... И только страшная война в двадцатом столетии трагедией народной всех сплотила — но лишь до того момента, пока не стали уходить из жизни те, кто воевал, пока они «аукались» войной. Это когда слесарь, токарь или коневод в разговоре даже с генсеком начинали вспоминать, кто на каком фронте воевал, в 41-м, в 43-м, — и все, и покатили, налили, поговорили... Общим было — духовная мощь Победы и ощущение своей правоты. Когда же эти люди стали уходить, а веры не появилось, страна тут же начала разлагаться. И отсутствие Бога и безверие позволили в три дня развалить Советский Союз, в три дня! Я не знаю человека, который мог поверить, что вот эту махину можно развалить в три дня. Страх вынули, Бога нет, держаться не на чем, все рухнуло!
— Получается, мы сейчас тоже ходим по зыбкому песку?
— Абсолютно точно!
— Возвращаясь к проекту «Бесогон». В сущности, бесы, о которых вы рассказываете, — это состояние сегодняшнее наше, разобщенное? Вот эти шатания без общего основания?
— Замечательно еще Грибоедов сказал про декабристов — «колебания умов, ни в чем не твердых». Это постоянно преследующий нас синдром — «колебания нетвердых умов». На развалинах советских построить нормальное общество и нормальную страну, не расставив все точки над «и», очень трудно. Что мы сейчас имеем? Невероятную инертность чиновничества, которое существует по принципу личной выгоды и страха — чтобы оторвать задницу и что-то сделать, только два повода — либо выгода, либо страх. Да, есть Богом данный лидер, которому досталась такая страна, что, когда его назначали, были все убеждены, что при нем-то уж точно Россия завершится раз и навсегда. А он, к общему изумлению, согласно своим невероятным способностям, трудолюбию и глубине понимания вопроса, многое сумел поменять, что для мира стало просто изумлением и оскорблением. Но все равно — невозможно после пожарища начать строить новый дом, не расчистив площадки, на головешках очень трудно построить.
— То есть нам грозит новое большое испытание? Которое нас должно или снова объединить, или, напротив...
— Да, если не появится политическая воля нужная, если кто-то не повернет там тумблер.
— Может, это такой русский архетип — приходить к истине непременно через общую трагедию?
— Возможно. Хотя были и такие императоры, как Александр III, при жизни которого, тринадцать лет, все развивалось, поднималось и наказывалось то, что должно было быть наказанным. Когда достоинство и самоощущение позволяли сказать: «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу». Для кого-то хамство, а если вдуматься... Если человек имеет право так сказать, если он убежден, что это не хамство, а истина, — значит, за ним есть нечто, что позволяет народу быть спокойным за его спиной... В нашей стране огромное количество умных, тонких, профессиональных людей, понимающих, что происходит, и способных что-то изменить. Но для того должна произойти смена элиты.
— Вы же знаете, как у нас смена элит обычно происходит. При каких обстоятельствах.
— Вот для того и надо сверху тумблер переключить. Тем более что у нового поколения совсем нет страха — перед войной на собственной территории, перед революцией не где-то там на Ближнем Востоке, а вот здесь. Фразу помните знаменитую — «лишь бы не было войны»? Это генетический страх войны — что угодно, только не война. А сегодня нет такого. Страх растворился в компьютерных играх, в кинематографе, где гибнут сотни и никого не жалко.
— Может ли какую-то объединительную роль сыграть сегодня наша Церковь?
— Церковь, напротив, теряет свое значение и назначение. Она перестает быть молитвенной, очиновливается. Вот, к примеру, то, что было у нас в «Бесогоне» про свадьбу Собчак. Кажется, ерунда, частный случай. Но нет, не частный случай! Это значит, люди имеют возможность и смелость безбоязненно троллить святыни. Не в деревню поехать и там тихо обвенчаться, а опять сделать из этого перформанс...
— Спасибо, что не в Кремле...
— А могло быть и в Кремле.... И для меня Пушкин не ниже Кремля. Это же его храм, где он венчался. Такое вымывает доверие, уважение. Представление о том, что чего-то нельзя трогать, что есть святыни... Все можно! Вот она, пошлость! Это про вымывание основ и дозволенность топтать святыни. Ильин сказал: «Жить надо ради того, за что можно умереть». Просто и точно. Почему ислам сумел бросить вызов так называемому цивилизованному миру? Они знают, за что могут умереть, хорошо это или плохо, не имеет значения. Они этим сильны, в этом мощная духовная сила — другой разговор, что насилие мерзость...
— Вы говорили — в стране есть множество разумных, творческих людей. Можно ли консолидировать их усилия?
— Какая может быть консолидация сил, когда самые простые проблемы решаются, как правило, только на «Прямой линии» с президентом? В эти несколько часов губернаторы сидят у телевизоров — у одного в руках лопата, а у другого лекарство, у третьего паспорт, и кто достучался, тот и выиграл. Какая консолидация, когда нет уважения чиновничества к людям, которыми они руководят? Вот история с затоплением в Сибири. Приезжает президент по несколько раз проверять и вынужден констатировать, что ничего не сделано из того, что обещано. Как так можно?
— Что же делать нам с такой элитой?
— Я в «Бесогоне» регулярно пытаюсь достучаться — чтобы услышали, приняли решения. Когда выкладываешь безобразия, которые делает Пучков, министр, МЧС, а через какое-то время его снимают, то вслед за тем испытываешь определенную надежду, что, наверное, иногда кое-кто может достучаться, а там, наверху, кто-то совершить поступок... По конкретным случаям, когда дело доходит до определенного предела, мы видим, что все-таки совершается возмездие. Но ведь миллиарды в квартирах того же Захарченко — они не за три дня там скопились? Это процесс, множество таких процессов по всей стране. И чем раньше подобные процессы будут пресекаться, тем больше надежд, что другим это станет уроком. Точно так же и смертная казнь. Я категорически считаю, что это важный инструмент для того, чтобы определять предел, границу какую-то. А так мы получаем ситуацию, когда убийцы, которые в Кущевке младенцев душили, теперь сидят, едят крабов, да еще возмущаются — «вам можно, а нам нет? мы и так в тюрьме». Когда человек знает, что больше, чем пожизненное, он не получит... Пожизненное — это значит жизнь, он все равно будет жить! Мой дед двоюродный, историк Кончаловский говорил, что в государстве, где утеряно понятие греха и стыда, порядок может поддерживаться только полицейским режимом и насилием. Самый страшный наш бес сегодня — это утрата понятия греха, утрата стыда. Отсюда идет все остальное. Часто ли мы слышим от кого-нибудь сегодня, что ему стыдно за себя или за кого-то? Вот, например, венчаться в храме Пушкина стыдно. Или стыдно потом делать то, что они делали. Потеря понятия греха, утрата стыда и есть снятие тормозов — дальше все что угодно может быть. Вот вас венчали, а до того вы приехали на катафалке, до того кривлялись в церковном одеянии и приклеивали бороду. Вот вы стояли на плитах, на которых стоял Пушкин с Натальей Николаевной, а потом поехали творить то, что вы творили. Если, совершив все это, вы говорите «а что такого?»... Да еще и батюшка говорит «это же у них там потом, а у нас все было хорошо, благочинно»... Вот эта история — просто картинка нашего времени и общества. Пошлость, истребляющая все, что есть в нас человеческого.
И дело абсолютно не в противостоянии либералов и консерваторов, и дело не в частном случае свадьбы Собчак и Богомолова, и дело не в непотребном спектакле для детей «Снежная королева» в Челябинске, наделавшем много шума и вызывавшем огромное возмущение родителей, желающих получить обратно деньги за билеты.
Дело в том, что мы претерпеваем «коррозию» вкуса. Ведь как бы мы ни иронизировали по поводу лозунгов советских времен, я лично все больше и больше прихожу к выводу, что, скажем, искусство, литература, театр, кино — они должны действительно служить народу, и дело вовсе не в низкопробном желании потакать моде, а дело в том, что мы не должны забывать, что даже совсем неграмотный, допустим, ничего не читавший человек, пусть даже опустившийся или спившийся, он все равно рожден на той земле, которая дала миру и Александра Невского, и Дмитрия Донского, и Пушкина, и Достоевского, и Толстого, и Мусоргского, и Сурикова с Айвазовским, и многих-многих других.
То есть я имею в виду, что так или иначе современный человек, живущий в нашей стране, должен осознанно понимать, что создавало и воспитывало его национальный код. А если это так, то художник обязан попытаться расшифровать этот код, помочь человеку понять, откуда он родом. И здесь привилегия художника заключается только в том, что Господь наградил его способностями или даже талантом, или гением, но он — только проводник между Господом Богом и простым человеком. Он не должен считать себя хозяином своего таланта, и в этом случае — хочет он или не хочет — и как бы это дико ни звучало — он обязан понимать, что он слуга своего народа (не путайте с Зеленским). Понимаю, какое возмущение мои слова вызовут у тех, кто считает себя привилегированным сословием, но я хотел бы, чтобы читающие эти строки поняли мою мысль правильно: не слуга власти, не слуга моде, не слуга силе, а слуга — народу. И только, и именно это осознание делает его свободным и от власти, и от моды, и от силы.
Интервью с Н.С. Михалковым было записано в декабре 2019 года, за месяц до объявленной президентом Владимиром Путиным политической реформы. Материал был опубликован в 1-м номере газеты «Культура» за 2020 год (30 января)