Обер-писатель и обер-прокурор: как Победоносцев Достоевскому помогал

Отмечая в минувшем году 200-летие Достоевского, российские и зарубежные культуртрегеры, литературоведы, историки, журналисты рассмотрели жизнь и творчество классика практически со всех сторон. И все-таки одна ключевая тема осталась почти «забытой» — дружба и тесное сотрудничество нашего национального гения с Константином Победоносцевым. Восполнить этот пробел мы попросили доктора исторических наук Юлию Кудрину.

Близким знакомством с Константином Победоносцевым дорожили многие русские литераторы, художники, композиторы: Иван Аксаков и Аполлон Майков, Афанасий Фет и Яков Полонский, Виктор Васнецов и Иван Крамской, Петр Чайковский и Николай Римский-Корсаков и другие. Однако дружба наставника царских детей, известнейшего идеолога, правоведа, сенатора, члена Государственного совета с великим писателем и философом была совершенно особой. В сложный период отечественной истории, когда, по сути, решалось, по какому пути пойдет Россия, они оказались (и это закономерно) в одном политическом лагере, разделяли взгляды на многие явления и события общественной жизни.
Активным сторонником самодержавной монархии Федор Михайлович стал в 1870-е. Редактируя журнал «Гражданин», он регулярно общался с влиятельными сановниками, идеологами, общественными деятелями. Тогда (как, впрочем, и в дальнейшем) его политические и философские идеи опирались на исторические тезисы о всеславянском единстве, особой миссии русских в Азии и на Босфоре, цивилизаторской роли Российской империи на Ближнем Востоке... Победоносцев одним из первых оценил масштаб творчества Достоевского, его публицистический талант, высокую гражданственность, подлинное религиозное чувство.
Летом 1873-го Константин Петрович вызвался лично помогать в редактировании присланных в «Гражданин» материалов. 26 июля 1873 года Федор Михайлович в письме жене сообщил: «Вчера приехал Победоносцев, был в редакции, ждал меня, но я не был, и просил запиской заехать к себе в 9-м часу. Я был у него вчера и сидел до 12. Все говорил, много сообщил и ужасно просил опять сегодня приехать. Если же я буду болен, то дать ему знать, и он сам ко мне приедет сидеть. Укутал меня пледом, и так как кроме служанки в пустой квартире не было никого, то, несмотря на выбежавшую в переднюю служанку, провожал меня по трем темным лестницам вниз, со свечой в руках, до самого подъезда. На острове Вайте читал мое «Преступление и наказание» (в первый раз в жизни) по рекомендации одного лица, слишком известного тебе одного моего почитателя, который сопровождал в Англию, следовательно, дела еще не совсем плохи».
А познакомились они зимой 1871–1872 годов в доме Владимира Мещерского. В дальнейшем их встречи стали постоянными — на «средах» того же князя Мещерского и на «пятницах» Якова Полонского. Позже, в конце 1870-х — на вечерах у великого князя Константина Константиновича. Но самым ценным, взаимно полезным было их общение по субботам в квартире Победоносцева на Литейном проспекте. В дружеских беседах, продолжавшихся далеко за полночь, обсуждали философские и религиозные проблемы, возможные пути развития России, а вместе с тем — сюжеты произведений Достоевского.
Позже (в дни похорон великого русского мыслителя) обер-прокурор Святейшего синода напишет Ивану Аксакову: «Для него исключительно у меня был назначен вечер субботний, и он нередко приходил проводить его вместе со мной, и своего «Зосиму» он задумывал по моим указаниям: много было между нами задушевных речей».
Влияние, которое Победоносцев оказал на позднее творчество Достоевского, было весьма значительным. Федор Михайлович с благодарностью принимал от именитого друга советы, идеи, подсказки, разъяснял ему собственные мысли, делился замыслами.
«Рад душевно тому, что вы сообщаете мне о новой книге «Карамазовых». Буду ждать нетерпеливо выхода августовской книги Р.В. («Российского Вестника», где печатался роман. — «Свой»)»;
«Дневник» Вам непременно надобно издать в следующем году ... к этому Вы нравственно обязаны»;
«Как я радуюсь полученному от Вас известию о скором выпуске «Дневника». В добрый час и благослови Вас Боже! Лишь бы Ваша мысль стояла в Вас самих ясно и твердо, в вере, а не в колебании, — тогда нечего обращать внимание на то, как она отразится в разбитых зеркалах — еже есть журналы и газеты наши. Пусть блядословят сколько угодно: Ваша речь найдет себе дорогу сквозь весь этот лай паршивых шавок», — писал Достоевскому Победоносцев.
А вот выдержки из ответных посланий:
«Благодарю Вас от всей души за Ваше доброе прекрасное ободрившее меня письмо. Именно ободрившее, потому что я, как человек, всегда нуждаюсь в одобрении от тех, которым верю, ум и убеждения которых я глубоко уважаю... мнение таких людей, как Вы, — решительная для меня поддержка»;
«У меня порою мелькает глупенькая и грешная мысль, ну что будет с Россией, если мы, последние Могикане, умрем? Правда, сейчас же и усмехнусь на себя. Тем не менее, все-таки мы должны и неустанно делать. А Вы ли не деятель?»;
«С будущего же года, уже решил теперь непременно, возобновлю «Дневник писателя». Тогда опять прибегну к Вам (как прибегал и в оны дни) за указаниями, в коих, верно горячо, мне не откажете»;
«Если напишете мне хоть полсловечка, то сильно поддержите дух мой... от Вас всегда услышишь живое и подкрепляющее слово, а я именно в подкреплении нуждался»;
«Мою речь о Пушкине я подготовил и как раз в самом крайнем духе моих (наших, то есть, осмелюсь так выразиться) убеждений, а потому я жду, может быть, некого поношения»;
«За Вашею драгоценною деятельностью слежу по газетам. Великолепную речь Вашу воспитанникам читал в «Московских новостях». Примите, глубокоуважаемый Константин Петрович, уверение не только в самых искренних моих чувствах, но и в глубокой прекрасной надежде на всю пользу, которой жду, да и не я один, а все, от Вашей новой прекрасной деятельности».
Из их обширной переписки видно, что Победоносцев постоянно снабжал Достоевского материалами, которые нашли отражение в «Дневнике писателя». Близкий к царской семье сановник был незаменимым консультантом в вопросах государственной политики.
Его главную идею о создании в стране сильной монархии путем восстановления в русской жизни основ допетровской церковности Федор Михайлович всецело разделял, а о важности триединства самодержавия, православия и народности высказывался так:
«Для народа царь есть воплощение его самого, весь его идеал надежд и верований его... У нас, русских, конечно, две страшные силы, стоящие всех остальных во всем мире, — нераздельность миллионов народа нашего и теснейшее соединение его с монархом. Народ — сын царев, а царь — отец его... Нравственные идеи народа даются религией или формируются народной религией. Чтоб отвергнуть и разбить старые начала, собственность, семью и пр., надо разбить старую веру... У нас вся народность основана на христианстве. Слово «крестьянин», слово «Русь православная» — суть коренные наши основы. У нас русский, отрицающий народность (а таких много), есть непременно атеист или равнодушный. Обратно: всякий неверующий и равнодушный решительно не может понять и никогда не поймет ни русского народа, ни русской народности».
Влиятельный царедворец-идеолог вторил писателю-мыслителю в «Морском сборнике» и других российских изданиях:
«Доверие массы народа к правителям основано на вере, т.е. не только на единоверии народа с правительством, но и на простой уверенности в том, что правительство имеет веру и по вере действует. Поэтому даже язычники и магометане больше имеют доверия и уважения к такому правительству, которое стоит на твердых началах верования... Уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возмутительных учений можно только посредством церкви и школы, связанной с церковью... В Православной вере Россия нашла духовную стихию, которая ее спасла. Только полная самобытность веры, от которой не должно быть никаких отступлений, спасет сейчас Россию, когда происходят столь бурные религиозные и политические события на Востоке и на Западе... Важнейший исторический долг, жизненная потребность России — сохранить Православную веру от всех нападок, с какой бы стороны они ни исходили».
Со смертью Достоевского Победоносцев лишился, по сути, своей главной духовной опоры, и те, кто знал об их дружбе и единомыслии, это не раз отмечали. Спустя годы художник-психолог Михаил Нестеров, описывая приезд обер-прокурора Святейшего синода на открытие Владимирского Собора в Киев (1896), рассказывал: «А вот и сам Константин Петрович подходит к нам. Его суровости как не бывало. Он весь сияет. Это его праздник. Ведь он всю жизнь искал в людях намека на идеалы, на их осуществление, и вот тут ему кажется, это осуществление есть... Он всячески спешит нас приветствовать, обласкать, говорит с нами совсем не «победоносцевски», а просто, задушевно, горячо, вот так, должно быть, он говорил и о многом с Ф.М. Достоевским».
Незадолго до своей кончины 24 ноября 1906-го в письме к вдове великого писателя бывший царский наставник вспоминал:
«Немного уже осталось старых друзей его — и я еще доживаю, и думаю, что счастливы многие, не дожившие до нашего времени. Мое знакомство с ним не с ранних годов. Оно началось с вечеров у Мещерского, а потом мы сошлись ближе, и я помогал ему работать, когда свалился ему на шею «Гражданин». А в последние годы часто приходил он ко мне по субботам на беседу — и как теперь помню, как бывало, одушевляясь и бегая по комнате, рассказывал он главы «Карамазовых», которые писал тогда».
Кто еще из современников Достоевского мог сказать о себе нечто подобное?..
Материал опубликован в журнале Никиты Михалкова «Свой».