Сергей Прокофьев: «Я одухотворен, следовательно, я силен»

«Я люблю самою жизнь, а не „витания где-то“, я не мечтатель, я не копаюсь в моих настроениях», — так говорил самый солнечный композитор ХХ века Сергей Прокофьев, приоткрывая нам источник своего удивительно стойкого оптимизма. В эпоху глобальных катаклизмов, разрушения империй, мировых войн, композитор создавал яркую, жизнеутверждающую музыку. Вокруг его творчества часто вспыхивали споры, поскольку неординарность и своеобразие всегда вызывают противоречивую реакцию. Однако не только поклонники Прокофьева, но и те, кто не могут понять и полюбить его музыку, чувствуют силу его дарования.

«Музыку Прокофьева нельзя не узнать и не отличить среди других музык. Это музыка движения, музыка не знающей утомления здоровой жизни», — писал критик Б. Асафьев в 1927 г.
К слову, о здоровой жизни — композитор всегда поддерживал себя в хорошей физической форме. В молодости он серьезно увлекался спортивной гимнастикой и даже занимался в гимнастическом обществе «Сокол», а впоследствии написал для него гимн. В 1910 году Прокофьев писал в дневнике: «Моя мама уже давно добивалась от меня поступления в  “Сокол”, находя необходимость физического развития. Я упирался: было некогда и лень. Но в августе, в Сонцовке, Д.Д. Сонцову удалось доказать мне, насколько необходима гимнастика и насколько бодрей будешь себя после этого чувствовать. Тут он попал мне в жилку, ибо самое ужасное для меня, это когда я начинаю киснуть или недостаточно бодро себя чувствовать. А это иногда случается со мной, вследствие ли моего быст­рого роста в последние годы или по каким-либо другим причинам, но только я ненавижу киснуть. Чем я бодрей, тем я счастливей. Идеал бодрости, по-моему, — муха в солнечный день. Это смешно, но я часто об этом думаю, глядя на них летом. Вот она, настоящая жизненность, а не вялое прозябание».
То, что сейчас называют харизмой, было в полной мере присуще композитору. Прокофьев, весь его облик, производили на окружающих неизгладимое впечатление. Строгий, собранный, предельно придирчивый ко всему, что касается его творчества, он ругался с исполнителями и постановщиками, отчитал Давида Ойстраха прямо на концерте перед зрителями, а Галине Улановой заявил: «Вам нужны барабаны, а не музыка».

И вместе с тем — Прокофьев солнечен, энергичен, весел и жизнерадостен. С. Рихтер писал: «Как-то в солнечный день я шел по Арбату и увидел необычного человека. Он нес в себе вызывающую силу и прошел мимо меня как явление. В ярких желтых ботинках, с красно-оранжевым галстуком. Я не мог не обернуться ему вслед — это был Прокофьев».

Очень похожую историю, полную солнца, о своей случайной встрече с Прокофьевым рассказал выдающийся дирижер Г. Рождественский: «Был ясный весенний день. Я стоял на остановке и ждал троллейбус. И вдруг увидел, что все почему-то оборачиваются; я тоже обернулся. Оказывается, глядели на необычного прохожего — высокого, красивого, в черной шляпе с широкими полями, напоминающей сомбреро, и коротком модном пальто "труакаре". Он держал в руках ярко-желтые кожаные перчатки, которыми ритмично помахивал, не обращая на зевак ни малейшего внимания. Я думаю, в тот момент он что-то сочинял...»
Первая жена Прокофьева, испанка Каролина Кодина (в замужестве — Лина Прокофьева) исповедовала лютеранство. Благодаря ей композитор заинтересовался религиозным движением «Христианская наука», под влиянием которой разработал собственное жизненное кредо, состоящее из двадцати тезисов. Приведем некоторые из них.
«Угнетенное состояние (депрессия) является обманом, порожденным смертным мозгом, следовательно оно не властно надо мной, ибо я — проявление жизни, то есть духовной силы.
Я являюсь проявлением души, которая мне дает силу для сопротивления всему тому, что не является духом.
Мое постоянство обеспечивает непрерывную приверженность всему правдивому.
Я — проявление Любви, которая поддерживает мой постоянный интерес к моему творчеству.
Являясь частью единственной великой цели, я игнорирую все, что не создано для этой цели.
Я выражаю радость, которая сильнее, чем любое явление, отличающееся от нее.
Я — проявление совершенства, и это обязывает меня к безупречному использованию моего времени.
Я честен перед собой и, следовательно, делаю работу как можно лучше.
В связи с тем, что я являюсь отражением Духа, я испытываю необходимость выражать красоту.
Я одухотворен, следовательно, я силен.
Я в любое время готов выражать прекрасные мысли.
Я страстно желаю творить, так как деятельность является проявлением Жизни.
Я пребываю в радости несмотря на неприятности, ибо столкновение с ними показывает реальность жизни».

Прокофьев был поразительно работоспособен с самого раннего возраста. Мать будущего композитора, Мария Григорьевна, была внимательна к творчеству ребенка, записывала его фортепианные пьесы: рондо, вальсы, песенки, «Индийский галоп» (сочиненный в 5 лет!). В десятилетнем возрасте Прокофьев написал свою первую оперу — «Великан», которая была поставлена в имении его дяди, А.Д. Раевского.

В декабре 1901 г. юного композитора привезли в Москву на прослушивание к С.И. Танееву, профессору Московской консерватории. Оценив дарование мальчика, Танеев посоветовал начать с ним серьезные и систематические занятия музыкой. Было решено отдать Прокофьева в консерваторию.
Председательствовал в комиссии на вступительных экзаменах корифей русской композиторской школы, «кучкист» Н.А. Римский-Корсаков. Все абитуриенты были гораздо старше Прокофьева, но мало кто мог сравниться с тринадцатилетним композитором в уровне уже проделанной работы. Сам Прокофьев вспоминал: «Вступительный экзамен прошел довольно эффектно. Передо мной экзаменовался мужчина с бородой, принесший в качестве всего своего багажа романс без аккомпанемента. Я вошел, сгибаясь под тяжестью двух папок, в которых лежали четыре оперы, две сонаты, симфония и довольно много фортепианных пьес. “Это мне нравится!” — сказал Римский-Корсаков, который вел экзамен».
В 1914 г. Прокофьев с триумфом закончил консерваторию. В рамках выпускных экзаменов проводился конкурс, и достаточно дерзким шагом со стороны молодого композитора было включение в экзаменационную программу собственного Первого фортепианного концерта. Молодой композитор сделал ставку на новизну пианистических приемов, которые создавали эффект необычайной исполнительской сложности. Несмотря на долгое, бурное обсуждение и протест группы влиятельных профессоров во главе с Глазуновым, Прокофьев был признан победителем. В качестве приза он получил рояль «Шредер» — такова была премия им. А. Рубинштейна.
По окончании консерватории Прокофьев отправился в Лондон, где произошла его первая встреча с С. Дягилевым, одним из основателей объединения «Мир искусства», организатором «Русских сезонов» в Париже. Это знакомство открыло Прокофьеву двери многих музыкальных салонов: в Риме и Неаполе с успехом прошли его фортепианные вечера.
В канун Первой мировой войны композитор вернулся в Россию. Премьеры его сочинений нередко сопровождались скандалами. В январе 1916 г. состоялось первое исполнение «Скифской сюиты», которой дирижировал он сам. Публика громко выражала свое возмущение «диким произведением». Рецензент «Театрального листка» писал: «Прямо невероятно, чтобы такая, лишенная всякого смысла пьеса могла исполняться на серьезном концерте... Это какие-то дерзкие, нахальные звуки, ничего не выражающие, кроме бесконечного бахвальства».
Но эта «дикая» грань Прокофьевского дарования прекрасно уравновешивалась лирическим аспектом его творчества. Б. Асафьев отмечал: «Мало-помалу, за арсеналом пик, дротиков, самострелов и прочих “орудий иронии”, для меня стал выявляться “уединенный вертоград” лирики — с источником чистой ключевой воды, холодной и кристальной, вне чувственности всякого рода “измов”. С тех пор я не верил “маскам” гротеска, насмешки, издевки; я знал, что дарование Прокофьева носит в себе музыку зорь человечности... Если вслушаться в этот строй лирики в музыке Прокофьева, — разгадывается его чуткая, отзывчивая душевность за всей “надстройкой бессердечных наскоков”, после чего уже не теряешь веры в человечнейшую осмысленность его творчества...»
В мае 1918 г. Прокофьев уехал в заграничное концертное турне, которое растянулось на долгие пятнадцать лет. Композитор объехал с гастролями Европу и Америку, а также посетил Японию и Кубу. За границей общался с великими современниками — С. Рахманиновым, М. Равелем, П. Пикассо, А. Матиссом, Ч. Чаплиным, Л. Стоковским, А. Тосканини.
В 1933 г. Прокофьев вернулся на родину. По тем временам это был весьма смелый поступок. В частном письме композитор признался:

«Воздух чужбины не возбуждает во мне вдохновения, потому что я русский и нет ничего более вредного для человека, чем жить в ссылке, находиться в духовном климате, не соответствующем его расе. Я должен снова окунуться в атмосферу моей родины, я должен снова видеть настоящую зиму и весну, я должен слышать русскую речь, беседовать с людьми, близкими мне. И это даст мне то, чего так здесь не хватает, ибо их песни — мои песни».

Впрочем, это возвращение в СССР стоило нескольких лет свободы Лине Прокофьевой. 20 февраля 1948 г. она была арестована, обвинена в шпионаже и измене Родине, приговорена судом-тройкой к двадцати годам исправительно-трудовых лагерей строгого режима с конфискацией имущества. После прекращения дела за отсутствием состава преступления была освобождена 29 июня 1956 г., уже после кончины супруга.
В 1935 г. Прокофьев создал одно из лучших своих сочинений, балет «Ромео и Джульетта». Обращение к шекспировскому сюжету и сама ткань произведения были столь необычными, что артисты отзывались о музыке как о «неудобной». Появилась даже саркастическая шутка: «Нет ничего печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете». Постановка затянулась — то ли в связи с отсутствием энтузиазма у исполнителей, то ли в связи с отсутствием поддержки со стороны власть имущих. К счастью, сейчас этот замечательный балет чрезвычайно популярен. Первая исполнительница партии Джульетты, прославленная танцовщица Галина Уланова впоследствии писала: «Его музыка — родоначальник и душа танца, его Джульетта — моя любимая героиня, средоточие того света, гуманизма, духовной чистоты и возвышенности, которые пленяют едва ли не в каждом произведении Прокофьева».
С. Прокофьев стал одним из первых композиторов в кинематографе: он написал музыку к двум фильмам С. Эйзенштейна — «Александр Невский» и «Иван Грозный». В музыке к «Александру Невскому» Прокофьев проявился в не совсем свойственном ему качестве и создал эпическое полотно, в котором русская патриотическая идея звучит не подспудно и завуалированно, а ярко и нарочито. Как любое подлинное произведение искусства, «рассказ» Эйзенштейна и Прокофьева о «делах давно минувших дней» остро резонировал с современностью. Звучащий в фильме хор «Вставайте, люди русские!» неоднократно транслировался по радио в годы Великой Отечественной войны. Сам композитор, когда началась война, был эвакуирован в Нальчик, а затем в Тбилиси.
В 1936 г. режиссер Детского музыкального театра Н. Сац предложила Прокофьеву написать музыку для детей, которая представляла бы собой своеобразное путешествие в страну инструментов симфонического оркестра. Так появилась симфоническая сказка «Петя и волк», удивительная по яркости музыкальных образов. Впоследствии это сочинение оказалось востребованным у самых разных культурных и даже политических деятелей. Так, в 1946 г. «Петю и волка» экранизировал Уолт Дисней. В 1975 г. сюита Прокофьева прекратилась в рок-оперу в исполнении британских музыкантов Брайана Ино, Фила Коллинза, Гари Мура и группы Манфред Манн. В 2004 г. диск «Петя и волк» был удостоен премии «Грэмми» в разделе «детский альбом в разговорном жанре»; «разговорная» часть была записана экс-президентами М. Горбачевым, Б. Клинтоном и итальянской актрисой Софи Лорен, а музыку записал Российский национальный оркестр.

В послевоенные годы здоровье композитора резко ухудшилось (он страдал от гипертонии). Возможно, повлияло на его самочувствие и вышедшее в 1948 г. известное партийное постановление о борьбе с «антинародным формализмом» в искусстве, в котором подверглись нападкам известные композиторы СССР, в том числе и Прокофьев.

Смерть композитора соотечественники, можно сказать, почти не заметили: скончался великий Прокофьев 5 марта 1953 г. Но в тот же день умер И. Сталин. Близкие композитора столкнулись с большими трудностями в организации похорон. Г. Рождественский рассказывал: «Траурная церемония должна была пройти в Союзе композиторов на Миусах. Но шла многотысячная толпа, и подогнать автобус к дому оказалось невозможно. Тогда гроб с телом композитора понесли на руках шестеро студентов-добровольцев. Два километра они прошли за пять часов, иногда опуская свою печальную ношу на мерзлый тротуар, чтобы отдохнуть. Потом была траурная церемония, на которой Шапорин сказал, что Прокофьев был “почти гениален...” Сегодня мы знаем, что не “почти” — а сверхгениален!»