Проблемы внешней политики США

Так называется книга, которую я держу в руках. Даже не книга – брошюра. Издана в Нью-Йорке в 1956 году. В советский период подобная литература называлась «подрывной». На Западе печаталась масса книг, которые потом забрасывались на территорию СССР разными способами. А что хотите – тогда интернета ещё не придумали. И чтобы попытаться забраться в голову к населению страны-соперника, надо было попотеть и постараться.

Но брошюра «Проблемы внешней политики США» необычная. Это сборник лекций бывшего посла США в Советском Союзе Джорджа Ф. Кеннана, оставившего интересные мемуары. В Советском Союзе работал в качестве посла в 1952 г. Это был во многом переломный момент не только в истории СССР (ХIХ съезд КПСС и  последовавшая за ней смерть Сталина!), но и всего мира — был определён вектор развития на десятилетия вперед.

Джордж Ф. Кеннан был не простым дипломатом, а одним из главных архитекторов и идеологов «холодной войны». Он был автором многих докладов и статей, названия которых говорят сами за себя: «Истоки советского поведения», «Тоталитаризм», «Угроза советского поведения» и др. Одним словом, это был не просто представитель США, а самый что ни на есть ИДЕЙНЫЙ борец против нашей страны. Что в итоге и привело к тому, что правительство Советского Союза и «попросило» Штаты отозвать не в меру ретивого посла. Причина была, конечно, не только в словах нового посла, а в его строе мысли и целях пребывания в СССР. 26 сентября 1952 года в «Правде» появилась редакционная статья, в которой сообщалось, что американский посол, прилетевший в Западный Берлин из Москвы, сделал клеветническое заявление для прессы и показал себя лжецом и заклятым врагом СССР. Кеннан сравнил положение американцев в Москве с той ситуацией, в которой он находился в Германии в 1941—1942 годах, когда он был интернирован нацистами. В итоге посол был объявлен «персоной нон грата».

Лекции Кеннана были прочитаны через год после смерти Сталина (в 1954 г.) в Принстонском Университете. Это анализ сложнейшей геополитической ситуации, в которой оказались США и их союзники на момент окончания политической эпохи Сталина. Главная проблема для США – это советская политика. Кеннан пишет о том, что произошла концентрация в одних руках всего военно-промышленного потенциала Евразии. Особенно – если к СССР добавить Германию и Китай, в котором в 1949 году победили коммунисты во главе с Мао Дзедуном. Именно Джордж Кеннан стал родоначальником политики “сдерживания”, которой США придерживались в отношении СССР. За этим словом скрывается истинный смысл действий Штатов в отношении нашей страны – это не только и не столько попытки не допустить расширения зоны влияния СССР в мире, сколько попытки всеми способами её сократить…

Что любопытно, сегодня вновь говорят о политике “сдерживания” в отношении России. По сути, это попытка повторения тех действий, что США использовали для крушения Союза.

Нам неплохо бы помнить, что это:

• уход от прямой войны “за освобождение” “угнетенных народов” между СССР и США;


• отказ от попытки ядерной войны;


• воообще отказ от вооруженного нападения на СССР со стороны США и НАТО;


• использования в качестве инструмента уничтожения предательства, разложения, пропаганды и обмана и возможного применения вооруженной силы, но не самими США, а третьими силами.

Сейчас, очень похоже, методика будет использоваться та же самая.

Когда будете читать слова американского политика, сказанные в 1954 году, сравните ту ситуацию с сегодняшним положением. Почувствуйте разницу. В НАШЕМ ПОЛОЖЕНИИ! Это результат “работы” Горбачева и Ельцина.

В своих лекциях Кеннан довольно откровенно описывает не только проблемы, которые стояли перед англосаксами, но и пути их решения. За наш счёт, уважаемый читатель, за наш. Можно сказать, что перед нами ПЛАН действий США, описанный в 1954 году.

Читаем. Изучаем. Делаем выводы…

Фрагменты из книги Джорджа Ф. Кеннана «Проблемы внешней политики США»:

 (выделения текста жирным шрифтом сделаны мною – Н.С.)

«…Только таким путем, я думаю, можно объяснить тот факт, что в течение Второй мировой войны многие американцы могли так глубоко ошибаться, рисуя себе перспективы мирного существования по окончании военных действий, и что так мало было людей, подготовленных к тому, что на деле оказалось послевоенной реальностью. В конце концов, эта лелеемая мечта о мирном существовании без конфликтов, когда после изгнания злых духов мы, американцы, сможем, наконец, проявить свои способности в мирной организации, — эта мечта продолжала владеть многими из нас безраздельно в течение всей войны и в особенности в первое время по её окончании. Единственное различие было в том, что место бывшего арбитража теперь заняли «многосторонние договоры», или «разоружение» или любой иной лозунг, ведущий ко всеобщему миру. Теперь мы собирались осчастливить мир тысячью благодеяний при помощи международных организаций, предпочтительно в мировом масштабе, начиная с I. Т. О. (Международная Организация Труда) и I. М. Р. (Международный Денежный Фонд) и кончая ЮНЕСКО (Воспитательная, Научная, Культурная Организация при Объединенных Нациях) — всё организации, предназначенные к тому, чтобы попытаться осуществить в наше время нечто вроде того мира, о котором мы мечтали. Все эти организации были основаны на вере в то, что мрачные тучи насилия и агрессии, обложившие горизонт нашего мира с 1938 по 1945 гг., были лишь продуктом злой воли немногих личностей и что они рассеются с изгнанием этих людей со сцены нашей современности.

И как раз посреди этой блаженной иллюзии многие американцы впервые осознали природу того, что теперь принято называть «русской угрозой». Правда, большевики пришли к власти еще за 20 лет до Второй мировой войны; но это не оказало заметного влияния на наше суждение о роли силы в международных делах. В 20-х годах московские коммунисты казались воспитанному англо-саксонскому обществу только кучкой крайне невоспитанных людей — бородатых анархистов и экстремистов с бомбами в руках, заблуждающихся, движимых ложными мотивами, людей, которые вряд ли долго удержатся у власти и, в конце концов, несомненно понесут наказание за свое дерзкое восстание. Тот факт, что они пережили кризис коллективизации и первую пятилетку в начале 30-х гг., а также одновременная экономическая депрессия, постигшая Западный мир, — внесли, конечно, некоторое изменение во взгляды многих американцев. Устойчивость советской системы больше уже не вызывала серьезных сомнений. Во многих умах скептицизм сменился некоторой тайной завистью к советскому правительству, к его широким правам в области экономических процессов, где мы испытывали такие затруднения. Президент Рузвельт и его сотрудники находили снисходительные и успокаивающие объяснения поведению Советского Союза…

Когда Перл-Харбор и его последствия внезапно смели всё это в сторону и обратили нас в подлинного союзника Москвы в борьбе против Гитлера, и когда необычайная склонность Америки к энтузиазму и самогипнозу была направлена на создание образа сталинской России, как серьезного, искреннего партнера в поисках нового мира, где мы могли бы сосуществовать, — то в умах огромного большинства американцев последние сомнения рассеялись. Теперь уже не осталось никаких вопросов по существу: Россия больше не была проблемой с точки зрения соотношения сил в будущем мире. Единственным вопросом было: как лучше наладить это наше чудесное сотрудничество в мирное время так, чтобы мы — две великие континентальные державы, столь сходные по географии и природным ресурсам, столь сходные (как многие тогда думали) в их истории и мировоззрении, — могли идти рука об руку навстречу лучезарным перспективам мирного будущего всего мира?

И вот на этом безоблачном фоне многие американцы внезапно обнаружили страшную реальность послевоенного мира: тот факт, что этого серьезного, честного нашего партнера вовсе нет, что, вместо него, перед нами что-то совсем другое — снова одно из этих огромных, неведомых чудовищ, более страшное, чем все предыдущие; оно сидит, охватив своими лапами сокровища полумира и поверженные народы Восточной Европы и Китая и загадочно ухмыляется в нашу сторону. Подобное идолу или пришельцу из иного мира, недоступное нашим словам и доводам разума, — оно занято одним помыслом, одной целью: нашей погибелью!

И тут многим впервые внезапно пришло на ум: какая страшная опасность для нас может скрываться в комбинации громадных физических ресурсов Европы и Азии с враждебной нам политической властью! Народ Америки сразу вспомнил известную истину, что комбинация материальных ресурсов и живой силы России и Китая с техническим знанием и машинной индустрией Германии и Восточной Европы может создать военную силу более могущественную, чем всё, что могло бы быть выставлено против нее всем остальным миром; и теперь эта комбинация находится на пути к осуществлению! Когда мы спросили себя: каким же образом такое положение могло создаться? — мы вынуждены были признать, что поскольку дело идет о территории Европы, то события, которые привели к этой ситуации, произошли с нашего, американцев, благословения, так как мы стремились к поражению Гитлера. И когда наши люди спросили себя: что же может теперь быть сделано для исправления общей ситуации? — они вынуждены были признать, что каждое сильное лекарство вызовет самые серьезные затруднения и осложнения.

В довершение всего появились новые страшные реальности: атомная бомба, бомбардировщики дальнего действия и автоматически управляемые летательные снаряды. С появлением этих новых родов оружия, традиционные основы безопасности Америки наша географическая удаленность, наши охранители-океаны, обширность нашей территории, мощь нашей экономики, — всё это, повидимому, рассыпалось в прах, одно за другим, подобно тому, как в фильме могучие стены библейского города на наших глазах грузно оседают и распадаются на куски. И вместо того перед нами внезапно встает грозное видение нового мира, располагающего совсем новыми реальными силами. Эти новые силы бесконечно превосходят по своему значению оружие старого мира, где статистика военной силы казалась нам единственным мерилом для сравнения, единственным языком для международного общения…

Действительно ли эти два мира окончательно разъединены? Неужели нет возможности установить между ними разумную связь, свести их как-то в одно целое? Неужели нет средств вернуть нашей иностранной политике утраченные единство и гармонию?

Вот вопросы, вставшие перед Америкой после Второй мировой войны, как результат двойственной природы окружающего ее мира. Эти вопросы нам и предстоит разобрать…

Начнем с беглого обзора общих условий, характерных для мира вне советской орбиты.

Первая черта, которая сразу бросается в глаза, — это крайняя неравномерность, с какой отдельные части свободного мира продвинулись по пути цивилизации. Некоммунистический мир являет собою целый спектр развития человеческого общества — от состояния, близкого к стаду животных, до самых высоких, технически и социально сложных форм цивилизации.

Будем откровенны: в большинстве международных столкновений — в отличие от индивидуальных — элементы правды и неправды (если они вообще существуют, что еще под вопросом) — просто неразличимы для постороннего глаза. На чьей стороне правда и на чьей неправда в споре о Кашмире? Я рад, что не мне приходится решать этот вопрос. А что вы скажете о конфликте между арабами и Израилем? Самое создание государства Израиль, которому мы, американцы, так горячо сочувствовали, было по существу актом насилия, независимо от того, на чьей стороне была правда.

Вас это шокирует? Однако в нашем сегодняшнем мире вряд ли можно найти хоть одно национальное государство, включая наше собственное, образование которого не сопровождалось бы актами насилия. Основой всех притязаний каждого государства на законность всегда оказывалась, в конце концов, ситуация, созданная при помощи своевольного применения вооруженной силы. Вряд ли можно в истории найти хоть одну конституцию, которая в конечном счете не опиралась бы на акты восстания или узурпации. Надо признать, что создание высших политических форм всегда достигалось в процессе разрушения деспотизма, а не являлось результатом общественного договора…

…Многие международные конфликты надо признать за печальные осложнения, происходящие не потому, что одни были правы, а другие виноваты, но потому, что история еще не готова к тому, чтобы оделить нас всех одновременно и равномерно…

Мы не смеем закрывать глаза на тот факт, что мы — великая нация, владеющая почти половиной всего мирового богатства и значительной долей общемировой военной мощи. Это связано с большой ответственностью, и она лежит целиком на нас. Мы не можем избавиться от нее или разложить ее на другие державы под тем предлогом, что мы выступаем под флагом международного большинства. Я не возражаю против самой тесной солидарности с нашими союзниками и спутниками в общей семье народов. Наоборот, я придаю ей огромное значение. Я только настаиваю, что мы должны всегда соблюдать правильное соотношение между властью и ответственностью и не вовлекать в решение сложных международных проблем те страны, которые имеют лишь косвенное отношение к этим проблемам и потому не могут оказать существенного содействия в деле, требующем реальной помощи.

… Сейчас твердое и уверенное ведение государственных дел можно найти во многих странах, но конечно не во всех. Эти качества не являются монополией ни крупных стран, ни даже исторически зрелых стран; но мне кажется, что их всё же легче найти у правительств тех стран, где суверенитет имеет историческую давность, где накопился известный фонд традиций суверенной независимости и опыта участия в международных делах.

Тот факт, что многие из иностранных источников сырья находятся на территориях государств, которые до сих пор не обладали ни национальным суверенитетом, ни опытом в международных делах, в связи с тем значением, какое мы придаем суверенитету, — означает, мне кажется, что во многих случаях снабжение наше сырьем сейчас висит на ниточке, которую мы к тому же не можем ни контролировать, ни даже заменить. И я боюсь, как бы в какой-то день не случилось резкого перерыва в этом снабжении, и как бы за ней не последовал тяжелый кризис и затруднения…

… В 1918 г. наше правительство сделало ошибку, полагая, что оно может оказать беспристрастную экономическую помощь населению Сибири посредством нашей благожелательной интервенции. Но генералу Грэйвсу, командовавшему нашими силами в Сибири, пришлось вскоре получить неприятный урок: всё, что он и его войска ни делали, стараясь оставаться нейтральными и оказывать помощь всем и каждому без разбора, — всё было тщетно; в условиях Гражданской войны, кипевшей тогда в Сибири, ничто не могло миновать политической оценки и действия Грэйвса создавали ему как друзей, так и врагов. Надо признать, что даже благодеяния, оказанные чужому народу, представляют собою форму интервенции в чужие внутренние дела и всегда встречают в лучшем случае двойственный прием.

… Мы переходим теперь ко второму плану международной действительности, о котором я упомянул в первой из своих лекций. Перед нами объект, который не только представляет собою самую крупную, самую острую и самую сложную из сегодняшних проблем нашей политики, но, бесспорно, является для нас величайшим испытанием государственной зрелости, перед каким наша страна когда-либо стояла. Я говорю •о проблеме советской мощи.

Эта тема слишком обширна, чтобы в один вечер дать ее продуманный и исчерпывающий анализ. Всё, что я надеюсь успеть сделать, это напомнить вам некоторые факты, которые кажутся мне наиболее достойными внимания, а затем добавить несколько общих замечаний по поводу наиболее спорных пунктов — как к ним надо подходить. Первый пункт, к которому я хотел бы привлечь ваше внимание, это факт геополитического характера, чрезвычайно важный для всех, кто занят советской проблемой. Дело в следующем: в наши дни «большая» война требует применения очень сложного и дорого стоящего оружия и центрального управления огромными массами человеческой силы; главной ударной силой сейчас является земноводный флот, составленный из амфибий, способных переплыть океан и напасть на нас на нашей же территории. Такая «Великая Армада» может быть создана в настоящее время лишь в немногих местах на земле, а именно в тех районах, где крупная индустриальная мощь, располагающая достаточными запасами сырья, совмещается с крупными резервами образованной и технически обученной человеческой силы. Наша страна —- Северная Америка — представляет собою один из таких центров военно-индустриальной мощи. Помимо нее, есть еще четыре других таких центра на земле и все они находятся в северном полушарии. Два из них — Англия и Япония — лежат вне Евразийского материка и принадлежат к островным и морским частям земного шара, к каким принадлежим и мы, американцы. Другие два лежат внутри материка Евразии. Один из них состоит из собственно Германии и индустриальных районов, примыкающих к ней: Рейнская область, Силезия, Богемия и Австрия. Этот центр в значительной степени зависит от металлургических ресурсов долины Рейна, Силезии и Альп. Последний центр представляет собою Советский Союз и он опирается на залежи угля в Донецком бассейне и в Западной Сибири, залежи железа и легких металлов на Урале и энергетические ресурсы Волго-Каспийского бассейна. Повторяю: помимо этих пяти зон, нигде в целом мире военно-индустриальная мощь не может появиться в крупных размерах… Это ставит взаимоотношения между Германией и Россией в самый центр проблемы нашей безопасности, в физическом смысле.

Это, повторяю, лишь грубая схема. Наш упрощенный анализ проблемы мировой безопасности требует еще многих пояснений и уточнений. Всё сказанное еще вовсе не значит, что другие части света не имеют значения. Они тоже важны по разным веским причинам. Это только значит, что опасность советской экспансии не всегда и не везде одинакова, независимо от географического положения. Китай, например, не является одной из этих пяти ключевых зон: его ресурсы не достигают нужного уровня. И это значит, что ключ нашей проблемы в том, чтобы не допускать объединения военно-индустриального потенциала всего Евразийского материка под одной властью, угрожающей интересам островных и морских частей нашей планеты.

Второй факт, который я хотел бы отметить, относится к физической и военной мощи Советского Союза. До 1939 г. военная сила России, хотя и грозная в некоторых отношениях и для известных целей, была всё же не такова, чтобы казаться крупной непосредственной угрозой безопасности Центральной и Западной Европы. Если сегодня этого больше нельзя про нее сказать, то это должно быть приписано главным образом тому, что СССР завладел физическими, техническими и людскими ресурсами Балтийских государств, Восточной Германии и стран сателлитов в Восточной Европе. Это расширение изменило соотношение сил России и сил Центральной и Западной Европы в двух направлениях. Во-первых, оно прямо расширило, и очень значительно, техническую и индустриальную базу советской военной мощи, прибавив к ней многое из ресурсов вновь присоединенных стран. И в то же время оно затруднило восстановление уравновешивающих сил в Западной и Центральной Европе. Эти военные и политические позиции в сердце Центральной Европы и в области Маньчжурии и Кореи, захваченные русскими путем военного продвижения в конце войны, фактически отдали в руки Кремля такое количество ресурсов, которое было бы вполне достаточно для полного восстановления германского и японского могущества, и таким образом поставили Советский Союз в выгодную позицию, позволяющую ему тормозить и задерживать восстановление Германии и Японии. Вдобавок — и это факт огромной важности — оккупация Восточной Германии отдала в руки Советского Союза плацдарм для военного развертывания в сердце Европы, который позволил ему перешагнуть барьер в виде полосы слабо развитых путей сообщения между Нарвой и Бессарабией, за которым русские силы в 1939 г. оказались запертыми, и который всегда являлся надежной обороной средней и западной Европы от России. В результате всего этого баланс сил в Европе и в Азии значительно переместился в пользу России. Насколько и как это отразилось на Китае, я не знаю, и потому я не включаю Китай в свои расчеты. Конечно, его политический союз с СССР принес значительные выгоды Кремлю. Использование китайцев, в качестве пушечного мяса на Корейском полуострове во время войны с нами, было лишь одной, самой очевидной из этих выгод…

Итак, нам остается заключить, что, поскольку дело идет о военном потенциале, то исключительно сильная позиция России в последнее время является главным образом следствием временной прострации Германии и Японии в результате недавней мировой войны и включения в военную орбиту Советского Союза новых стран в результате военных оккупаций в конечной фазе войны…

Из всех надежд, таящихся в советском мозгу, самые серьезные и обоснованные, и потому самые страшные для нас, это те, что связаны с этими планами посеять рознь во всех центрах западного лагеря, а особенно по вопросам, которые, так или иначе, связаны с нашей силой. Это означает расщепление нашей нации на расы, на классы и на партии. Это означает разногласия между нами и нашими союзниками. Это означает утрату доверия других наций к нам и нашего доверия к другим. И самое главное, — это означает утрату нами веры в самих себя. Именно здесь — не в точно разработанных расчетах и планах военных операций, а в надеждах на деморализацию и разложение нашего мира — таится опасность, которую мы действительно вправе назвать главным советским стратегическим планом. Именно здесь вступают в дело иностранные компартии. Я считаю важным отметить и запомнить эту их роль, отведенную им советской стратегией…

Я думаю, все мы признаем, что сегодняшняя непомерно раздувшаяся Советская империя представляет собою — прежде всего по соображениям геополитическим, которые я уже изложил — нездоровое явление и всеобщую опасность. Все мы признаем, что дальнейшее расширение советской мощи представило бы собою еще большую опасность. Наши разногласия сводятся к одному лишь пункту: что нам делать теперь после этих двух признаний?

Во-первых, между нами есть разногласия в вопросе о том, откуда мы можем ожидать фактического ослабления советской мощи и влияния? От действия естественных сил внутри Советского Союза или же от применения внешней силы? Это вопрос освобождения. Во-вторых: как предотвратить дальнейшую экспансию Советского Союза? Это вопрос сдерживания.

Нужно подчеркнуть, что эти два термина не являются альтернативой друг другу и вопрос не в том, какой из них для нас более желателен. Я уверен, что среди присутствующих, включая меня самого, не найдется ни одного, кто не хотел бы, чтобы сфера советской власти и влияния была сокращена. Поэтому мы все за освобождение. И далее: я уверен, что среди нас нет ни одного, кто желал бы, чтобы советская власть распространялась еще дальше. Поэтому мы все за сдерживание. Все наши разногласия сводятся к вопросу о средствах, какими эти цели могут быть достигнуты.

Позвольте мне сперва обратиться к тому средству, которое связано с большим риском впасть в ошибку и заблуждение — к освобождению. И позвольте мне высказаться совершенно откровенно.

Сокращение сегодняшних раздутых и нездоровых границ советской мощи является необходимым условием для устойчивости мирового равновесия. Осуществление этой задачи является главной целью западной политики. Но термин «освобождение» может иметь много различных значений. Это слово — одно из тех слов-клише, которые так популярны именно благодаря неопределенности своего содержания. И так как этот термин больше всего в ходу именно в США, и в особенности среди тех, кто считают себя поборниками этой идеи, то, мне кажется, тут есть две главные невысказанные, но подразумеваемые мысли: первая — это необходимость насильственного свержения советской власти, либо полного во всей сегодняшней советской сфере, либо частичного. Вторая мысль: это свержение должно стать конкретной задачей западной, в частности американской политики; иными словами — главный импульс должен быть из несоветского мира, от нас, а не изнутри советской орбиты.

Если это действительно так, если это наше искреннее убеждение, а не одни пустые фразы, то мы должны признать, что речь идет о таком пути нашей политики, который при дальнейшем его развитии почти неминуемо приведет нас к войне. Советские вожди не откажутся от своей власти в Восточной Европе ни ради наших прекрасных глаз, ни в том случае, если мы покажем вид, что мы обижены, разгневаны и собираемся их оттуда выкинуть. Их власть не нуждается в одобрении их подданных и она не может быть потрясена пропагандой среди подвластных им народов, даже в том случае, если бы у нас нашлось что-либо существенное, чтобы сказать этим народам. Самая попытка потрясти эту власть путем воздействия извне явилась бы как раз тем шагом, который сделал бы невозможным для советских вождей уступить хоть малую долю этой власти иначе, как в результате войны.

Нельзя ожидать от группы тоталитарных правителей, чтобы они добровольно ушли со сцены мировой истории и покорно согласились бы на разрушение их политической системы ради сохранения всеобщего мира. Помимо этого их политического пути у этих людей нет иного будущего. Им некуда уходить. Их шансы уцелеть лично упадут до минимума, как только их власть поколеблется. Поэтому нечего и думать о том, чтобы они подчинились чьему-то ультиматуму, уступили кому-то часть своей власти и удовлетворились бы остатками. Один из основных законов политической жизни — это динамический характер, увлекающаяся сила политического сдвига, своего рода «момент инерции» физики в применении к истории: раз покатившись, политические перемены растут, как снежный ком. Советским вождям это хорошо известно; и этим объясняется тот факт, что они так не любят уступать что-либо под давлением, даже в отдаленных концах своей империи.

Я могу представить себе, что в какой-то день советская власть отступит со своих сегодняшних позиций подобно тому, как она это сделала в Финляндии, в Югославии и в северном Иране. Но я могу постичь это событие лишь в том случае, если при этом престижу советской власти не будет нанесен сильный и резкий удар, если перемены будут совершаться постепенно и незаметно и будут вызваны внутренней необходимостью, коренящейся в структуре самой советской власти, а не внешним принуждением в виде угроз, ультиматумов и явных интриг, направленных из другого мира. Если советской власти не будет облегчена возможность провести отступление таким путем, то я сильно сомневаюсь, чтобы вообще можно было достигнуть этой цели без общего вооруженного конфликта. И я хотел бы подчеркнуть, что всякая война, которая могла бы считаться следствием нашей политики, была бы нам крайне невыгодна…

В добавление ко всему этому я считаю уместным и необходимым заявить, что любая война, поднятая во имя освобождения, не может быть и не будет вполне успешной, ни в военном, ни в политическом отношении, именно потому, что ее цели были бы слишком огромны, слишком претенциозны, слишком тотальны. Есть мнение, что дни ограниченной войны прошли; я хотел бы подчеркнуть, что истина прямо в обратном: дни тотальной войны прошли и отныне ограниченные военные операции являются единственно возможными для достижения определенных целей…

Вспомним, что Россия не может быть оккупирована вся целиком. Как бы успешны ни были военные операции, но всегда настанет какой-то момент, когда вам придется снова войти в сношения с нашими коммунистическими противниками и заключить с ними какое-то реальное соглашение. Здесь не может быть надежды на безусловную сдачу на милость победителя, по примеру двух последних войн.

Даже в тех областях, которые нам удастся «освободить», встанут вопросы об управлении гражданскими делами, о какой-то новой политической власти взамен старой. Готовы ли мы к этому? Есть ли у нас готовые решения для всех возможных случаев? Я очень сомневаюсь в этом, во всяком случае поскольку дело идет об СССР…

Вывод из всего, мною сказанного, следующий: по моему мнению, советская проблема настолько необъятна, что она не может быть надлежаще разрешена путем войны.

…Мне скажут: «Хорошо, но мы не можем полагаться на это; мы не можем вечно зависеть от здоровья и разума других людей». До некоторой степени это, конечно, верно. Но я думаю, что великие державы способны составить себе точное представление о своих собственных наиболее насущных и неотложных военных потребностях. В частности, у Советского Союза я никогда не замечал никаких самоубийственных тенденций; и я должен отдать справедливость его вождям: хотя они, по-моему, глубоко заблуждаются, и я невысокого мнения об их намерениях в отношении Америки, тем не менее я не подозреваю их в желании обрушиться на другие государства только ради разрушения их, не преследуя при этом никаких ясных политических или социальных целей. Эти люди не людоеды; они лишь крайне заблуждающиеся существа с вывихнутыми мозгами, глубоко увязшие в трудном положении, которое непрерывно требует сильных средств.

… Итак, мы рассмотрели «освобождение», превентивную войну и атомную бомбу. Нам остается рассмотреть другую сторону нашей проблемы, старую и знакомую формулу, о которой многие так не любят говорить — «сдерживание». Эта теория, созданная во время Корейской войны, ставит своей задачей лишь одно: не допустить чужие армии переходить границы своего государства с агрессивными целями. У меня найдется очень мало что сказать в защиту этой формулы. Конечно, в глубинном, коренном смысле этого слова эта формула значит: не допускать другие народы к совершению наивных и роковых шагов, не позволять, чтобы бразды правления были захвачены — как это уже случилось в некоторых странах, — элементами, признающими над собой дисциплинарную власть Москвы. А это, как вы сейчас поймете, является в первую очередь не заботой советской политики, а задачей самих некоммунистических народов.

… Советская враждебность к нам остра и глубока; но это не значит, что советские вожди хотят войны. Коммунистические партии в свободных странах назойливы и дерзки, но это в большей части отражение внутренней слабости самих этих стран и, само по себе, не представляет смертельной опасности для страны, которая хочет держать свой дом в порядке.

Оружие массового разрушения является мрачным и опасным фактом современной жизни, но оно вовсе не обязательно должно быть пущено в ход.

Географические размеры Советской империи являются серьезной и нездоровой аномалией и настоятельно нуждаются в исправлении; но каждая поспешная, резкая и прямая попытка исправить положение неминуемо навлечет на нас всех — друзей, врагов, включая и американцев, — новые несчастья и смуты, на много худшие, чем те, которые нам пришлось бы пережить без этой попытки.

Во всём этом я не вижу оснований для лихорадочной тревоги, для паники или для мелодраматических жестов. Я вижу необходимость упорного труда, трезвого мышления, большой осмотрительности государственных людей, высокой национальной самодисциплины и постепенного создания атмосферы единства и взаимного доверия между нами самими, американцами.

Самой большой опасностью, какой грозит нам советская политика, всё еще является ее попытка вызвать междоусобную рознь и конфликты внутри нашей системы союзов и нашего государства. Но здесь мы в состоянии противопоставить им качества нашего руководства и общий тонус нашей национальной жизни…

Вспомним басню Эзопа о состязании между солнцем и северным ветром — кто из них скорее снимет с путника его плащ? В нашем случае путник — это советская власть; плащ — это та зона неупорядоченной власти и влияния в Восточной Европе и в других местах, которой советская власть пытается прикрыть собственную святыню. И вспомните, что не прямые усилия бушующего и неистового ветра, но мягкое и косвенное влияние солнпа заставило упрямого путника. в конце концов, снять свой плащ.

Нельзя предсказать историю человечества, в этом ее основной закон. Здесь, при решении советской проблемы, мы особенно нуждаемся в широкой исторической перспективе. Никогда еще не было страны, которая не была бы подвержена изменениям. Эволюция происходит всюду, хотя бы лишь как ответ на изменение физических условий — роста или убыли населения, источников благосостояния, состояния техники. Можно ли себе представить, чтобы нация, проделав столь бурный процесс крутых технических изменений, какой пережил Советский Союз за последние десятилетия, — могла сохранить прежние формы социальной и политической жизни? Неужели люди всё еще думают, что большевистская революция 1917 г. принесла с собой столь дальновидную политическую систему, столь чуткую и гениальную, что она может выдержать без изменений бесконечно долго любую нагрузку физических и технических перемен?

…В советском мире уже начались сдвиги. Крупным сдвигом был переход от ленинизма к сталинизму; сейчас идет переход от сталинизма к чему-то еще иному; и тот факт, что это «что-то» еще не совсем ясно для нас, вовсе не доказывает, что оно вообще не существует, или что оно не станет чем-то более близким к требованиям международного равновесия, чем было всё то, что мы до сих пор видели в советской системе. Мне лично кажется, что в отношениях между Москвой и ее сателлитами уже происходит некая трудно уловимая, почти незаметная эволюция, результаты которой до сих пор, быть может, еще неощутимы, но которая, тем не менее, может иметь огромное значение для развития советской программы, как целого.

… Как интеллектуально, так и демографически, мы представляем собою или нацию-космополита — часть общемирового потока мысли и чувств, — или же мы вообще ничто. Малые, слабые нации, незначительные как по размерам, так и по своему удельному весу в мире, могут позволить себе роскошь оставаться — со всей своей обособленностью, провинциализмом и интеллектуальной изолированностью — в стороне от общих переживаний всего человечества. Американцы этого не могут.»