«Родная столица за нами, рубеж нам назначен вождем…»

«Начинается земля, как известно,от Кремля…»

Эта стихотворная строка имеет для меня буквальный смысл, поскольку я родился в ближайшем к Кремлю жилом массиве – на Моховой улице. И квартал между нею и Манежной, а также Александровский сад – моя малая родина. Поэтому чувство гордости за Москву сопровождало меня с ранних лет. Так получилось, что в период обороны столицы, когда практически все дети были эвакуированы из города (и школы в 1941/42 году не работали), мне, десятилетнему, довелось остаться в Москве и оказаться свидетелем суровых событий ее прифронтовых дней, ощутить биение ее пульса.

Но сначала немного о довоенной жизни и особенностях ее восприятия более восьми десятилетий назад.

Краткий экскурс в историю

Перед войной вечерами мы с родителями часто совершали получасовые прогулки вокруг Кремля, возвращаясь через Красную площадь. Для меня эта крепость была священной заповедной территорией, где я никогда не был.

С 1917 по 1954 год Кремль был закрыт для посещения, о чем всегда красноречиво напоминал отблеск трехгранных штыков часовых из-за фигурных зубцов стены. Отец рассказывал, что до революции Кремль был обычной частью Москвы, и если надо было пройти с Ильинки или Варварки на Волхонку, то шли кратчайшим путем – сквозь Кремль, через Спасские и Боровицкие ворота.

А до Первой мировой войны наша семья более полувека проживала на территории Кремля (Троицкие ворота, Потешный дворец, кв. 6), поскольку мой прадед Павел Иванов был помощником архитектора К.А. Тона – строителя Большого Кремлевского дворца, а моя бабушка работала учительницей начальных классов в Дворцовой школе. Дед, Александр Павлович, окончивший Петербургскую академию художеств в 1870-х годах с серебряной медалью, был близок к художникам-передвижникам. Его старшие коллеги расписывали интерьеры возводимого Храма Христа Спасителя.

Отец с нянькой и сестрой часто гуляли по верхней части Кремлевской стены над Александровским садом («она широкая – карета проехать может»; кажется, и до сих пор посетители Кремля не могут в этом убедиться). Однажды они видели, как по ней прогуливался царь Николай II, впереди которого следовал широкоплечий форейтор с окладистой бородой, «расчищая» дорогу Его Императорскому Величеству.

В доме 11 по Манежной улице с XIX века жили потомственные труженики, обслуживающие Кремль (парикмахер, посудомойки, дворники и т.д.). Почти весь полуподвальный этаж с низкими окошками на Александровский сад занимал царский столяр Медведников с десятью детьми. Он делал ящики для царской казны. Однажды он принес бракованный ящик, и ребята, которые катались на нем зимой с горки, отметили – его номер составлял 19 тысяч с чем-то. Объемной была царская казна!

22 июня 1941-го

День был хмурый, народу на улицах полно – воскресенье было единственным выходным днем на неделе. Утром мама стала готовить пироги с капустой, а мы с отцом отправились на Красную площадь в ГУМ за продуктами.

Вскоре на 1-й линии ГУМа послышались взволнованные разговоры о предстоящем важном сообщении, и мы вышли на Никольскую улицу, где оказались в толпе, увековеченной хрестоматийным ТАССовским снимком «Москвичи слушают выступление В.М. Молотова о нападении фашистской Германии». Мы заторопились домой. Около гостиницы «Москва» в толпе любопытных застрял одинокий легковой «москвич» (модель наподобие опелевской «олимпии», которую только что начал выпускать московский АЗЛК). Очевидцы обсуждали: кого-то сбила машина, хотя и несильно. Ловлю себя на уже недетском зрелом рассуждении: а может, этому человеку и повезло – на войну не попадет, останется жив.

А уже на второй день войны все мы, ребята нашего дома, по-деловому начали необходимые работы: заклейку крест-накрест оконных стекол, расчистку пожароопасных завалов, доставку песка на чердак (после войны я насчитал на одном скате крыши нашего двухэтажного дома 52 пробоины от осколков и зажигательных бомб, т.е. одна пробоина – на 7 квадратных метров и все бомбы – около десятка – с помощью дежурных самообороны «захлебнулись» в нашем песке).

Защитная косметика

Формы подготовки к обороне были различны. Как стало известно позднее, уже 26 июня 1941 года комендант Кремля генерал-майор Н.К. Спиридонов представил предложения по маскировке Кремля и прилегающих к нему территорий, которые цветом, конфигурацией, приметными строениями были ярким ориентиром для вражеской авиации. Группа архитекторов во главе с академиком Б.М. Иофаном (автором «Дома на набережной») оперативно составила проект камуфляжных работ, которые были немедленно начаты.

Красная и Манежная площади были раскрашены под крыши домов и частично покрыты маскировочными сетями с пучками травы, кремлевскую стену вдоль набережной Москвы-реки разрисовали под белокаменный поселок (я оторопел, когда увидел эту панораму с моста: невольно подумалось: когда же успели снести стену?).

Альпинисты закрашивали золотые купола кремлевских соборов и 81-метровой колокольни Ивана Великого, зачехляли кремлевские звезды. Большой театр укрылся гигантским маскировочным шатром, изменившим его контуры, скромную конструкцию соорудили над Мавзолеем.

Создавались и объекты активной обороны: на бульварах обосновались аэростаты воздушного заграждения, в парках – зенитные батареи, а на крышах высоких зданий – зенитные пулеметы.

Позднее, когда враг был совсем близко от Москвы, во многих местах (в основном по Бульварному и Садовому кольцам) были сооружены баррикады из мешков с песком, и улицы были перегорожены рядами противотанковых ежей, сделанных из рельсов. В этих баррикадах временно оставались проезды для трамваев.

Были сооружены дзоты с бойницами по углам Телеграфа, а также на подходе к Историческому музею. Москвичами, мобилизованными на оборонительные работы, было вырыто по западному обводу столицы 675 километров противотанковых рвов, сооружено 27 тысяч огневых точек.

На трудовой фронт…

На десятый день войны я был отправлен на полевые работы в составе школьных бригад Железнодорожного района. Солнечным утром мы с вещмешками собрались у станции метро «Красносельская», и караван специальных трамваев (всех удобно рассадили) доставил нас в Южный порт на пароход, где каждому выдали трехдневный сухой паек – воблу. Глядя на более старших, бывалых ребят, мы отчаянно колотили рыбками об перила, размягчая их для еды. И ждали, когда капитан вскроет пакет с указанием места назначения. Один за другим проходили неведомые еще для нас шлюзы, миновали Рязань с белокаменным кремлем.

На третий день на Оке остановились у пристани Копаново и были приятно удивлены, что нас встречали – с десятью подводами (для вещмешков), запряженными лошадьми. Наше удивление усилилось и сменилось некоторой гордостью за местное руководство. Когда мы узнали, что у них нет телефонной связи, с запозданием приходят газеты и радиотрансляция есть далеко не везде. Мы прибыли в деревню Борки. Половина изб была заколочена (о судьбе их хозяев можно только догадываться); в них-то и разместили бригады юных тружеников. А со следующего дня мы включились в работу.

Весь июль и август мы напряженно работали на полях (прополка, уборка гороха, других культур) – с 9 утра до 7 вечера с полуденным перерывом. Грядки уходили за горизонт и казались бесконечными, вдоль них были расположены мешки для готовой продукции. Мы без устали наполняли их, соревнуясь друг с другом.

Все работали честно и старательно. Поразительно, как 9-12-летние дети могли так терпеливо, подолгу, наравне со взрослыми столь напряженно работать. Без всякого пафоса – это было пробуждение самосознания, внутреннее ощущение причастности к всенародному подъему, необходимости нашей помощи фронту. И это был не экспансивный рывок, а повседневность.

Закатными вечерами мы кормились собранными вареным горохом и жадно впитывали слухи – как там, в Москве.

По мере приближения фронта нам пришлось поездом вернуться в Москву.

Перебирая в памяти и анализируя эти эпизоды 75-летней давности (на фоне брюзжания иных досужих критиканов), не перестаешь восхищаться безупречной организации нашей отправки на трудовой фронт и рациональной, плодотворной работы на полях.

Дома я рассказывал бабушке о наших нестандартных буднях. О впечатлениях от напрягшейся Рязанщины. Я упомянул, что в открытое окно местного храма мы видели лежащую на стуле рясу – церковь действовала, что было отнюдь не повсеместным явлением. Сполохи Гражданской войны в обществе, инициируемые властями, проявлялись, в частности, в закрытии и запустении храмов, в преследовании священнослужителей.

Бабушка слушала меня с повышенным вниманием. «Так это деревня Борки? – еще раз уточнила она и как-то ненароком добавила: – Твой прадед около 100 лет тому назад был там священником…» (!) Больше она не возвращалась к этому разговору, но когда через год ее не стало, она оставила мне малахитовую печать с вензелями «П.И.» – Павел Иванов, зримый реквизит моего прошлого (прадеда-архитектора), вплетенного в те исторические дни.

Воздушные пираты в воздухе… и на земле Москвы

Он появился средь бела дня без объявления тревоги над Серпуховской площадью – со стороны Полянки. Он шел бреющим полетом, едва не задевая крыши, на высоте 100-120 метров – видно, спасался от зениток. Хорошо были видны белые полоски на крестах и желтый ободок на фюзеляже.

Площадь была полна народа (тогда Серпуховка была компактной овальной площадью, обрамленной двухэтажными «мещанскими» домами – во многих держали канареек – только серый универмаг возвышался да дом напротив него).

Раздалась длинная пулеметная очередь. Трудно сказать – стрелял фашист или бил по нему зенитный пулемет, но только на площади никто не пострадал и не было никакого замешательства. Налетчик устремился на юг вдоль Тульской улицы, а нас дружинники запустили в бомбоубежище напротив универмага, и долго еще шла зенитная стрельба.

А на площади Революции, против гостиницы «Метрополь», выставили сбитый немецкий самолет. Он был «не нашего» черно-зеленого цвета, с уже знакомым желтым ободком на фюзеляже, напоминавшим что-то акулье. Собравшиеся вокруг зрители со сдержанным любопытством рассматривали поверженную вражескую машину, и особенно – обнаженный секрет живучести воздушного пирата. Его бензобаки были покрыты толстым слоем каучука: если пуля пробьет его, то каучук, соприкасаясь с вытекающим бензином, затягивает пробоину. Однако в данном случае это ухищрение не спасло налетчика.

«…Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой»

Эта горькая баллада, исполнявшаяся Марком Бернесом, видится мне в реальных образах. Конец сентября 41-го. К нам, на Моховую, к соседям приехал сын – Сергей Скрипкин – на побывку. На один день. Еще недавно он бегал в техникум. А теперь – сама солидность, степенность, пшеничные усы, свежая военная форма: в петлицах – два лейтенантских кубика. Впервые вижу не повседневные – красные. А полевые – зеленые.

Между тем где-то в 5 часов дня слышится пулеметная стрельба, на ярко освещенном небе за Библиотекой им. Ленина: примерно над Смоленской площадью, как рой пчел, кружится стая самолетов. От них отскакивают огоньки. Только не разберешь: где –свои, а где – чужие. Потом, как по команде (а видимо, так оно и было), половина самолетов исчезла, и начался яростный зенитный огонь. Черные разрывы зависают в ясном небе. Кажется, дело серьезно. Нужно идти в метро. Выбегаю во двор. В подворотне, выходящей на улицу, группа ребят, сгрудившись, играет в расшибалку. Вдруг на улице раздается взрыв, самый большой из всех. Витька Серегин, переброшенный воздушной волной через кучу-малу, делает неуклюжее сальто.

На Моховой взбегаю по лестнице библиотеки, дым от взрыва еще не рассеялся. Не сработавший в воздухе зенитный снаряд, упав на землю, разорвался в пяти ступеньках от черной квадратной колонны, ближней к Румянцевскому музею. Рядом лежит окровавленная женщина – вахтер библиотеки, видевшая у этой колонны на раскладном стульчике с книгой. Я только успел сказать ей – держитесь! – а от метро уже бегут сандружинники с носилками. Вот это оперативность! Они бежали без вызова, просто – на взрыв.

А назавтра Сергей Скрипкин отбыл на фронт. Через неделю призвали и Витьку Серегина, что играл в расшибалку. И оба – не вернулись. Так что одного нашего двухэтажного дома на Моховой хватило, чтобы отдать за Победу и Сережку, и Витьку.

В тоннеле метро

Повседневный опыт показал, что самое надежное бомбоубежище – метро. При объявлении воздушной тревоги (обычно в 7 часов вечера – немцы пунктуальны, причем за один вечер бывало до 5 тревог-налетов) окрестные жители, прихватив подстилки и подушечки, спускались в метро, порой до утра. Все тоннели были устланы деревянными щитами. Выключалась тяговая сеть, и у входа в тоннели устанавливались сходы, по которым люди спускались на ночевку в тоннель (и сейчас, спустя много десятилетий, близ входов в тоннели на нижних уровнях стен старых станций Сокольнической и Тверской линий сохранились по паре уступов-упоров для тогдашних сходов).

Женщин с малыми детьми размещали в поездах, стоявших на станциях.

Помнится, как-то в октябре налеты шли одни за другим. Пришлось расположиться на ночь между «Библиотекой» и «Охотным рядом», положив голову на рельс. Люди вокруг дремали, некоторые переговаривались в полумраке. Вдруг полулежавший неподалеку грузный мужчина в кителе типичного снабженца привстал и показал проходящему мимо милиционеру на укутанную серым платком пожилую соседку: «Товарищ, заберите ее, она говорит, что Гитлер – молодец (он быстро продвигается), а Сталин – дурак». – «Да вы что, да я вовсе не…» - испуганно запричитала она. – «Пройдемте, гражданка». – и блюститель порядка взял ее за рукав. С какой-то безнадежной обреченностью, взяв свои пожитки, она побрела за ним. В воздухе застыл грозовой заряд жестокости военного времени – «к паникерам и распространителям слухов…» Стало жутко: выходит, стоит вот так, облыжно обвинить человека, и судьба его предрешена? А может, милиционер все же отпустит ее? Когда он проходил мимо фонаря, я узнал в нем дядю моего одноклассника АрдишкиЯсминова: говорят, он добрый…

Московская противовоздушная оборона – в действии

…Фашистам удалось нанести ущерб городу. Было сброшено 1610 фугасных и 110 тысяч зажигательных бомб. В результате вражеских налетов погибли около 2,2 тысячи человек и были ранены 5,5 тысяч человек, разрушены 22 промышленных объекта (гвоздильный завод, Хлебозавод №14, фабрика «Художественная игрушка» и т.д.), частичные обрушения были нанесены 102 промышленным объектам (заводы «Серп и молот», «Станколит», «Каучук», ликероводочный, пивоваренный им. Бадаева и др.).

Пострадали 83 культурно-просветительных, научных и медицинских учреждения (был поврежден Большой театр, только остов остался от театра им. Вахтангова, пострадали 8 больниц, 12 детских садов и яслей и т.д.). Были уничтожены 402 жилых дома и частично повреждены 858 домов. Гигантская воронка (порядка 15 метров в диаметре) зияла на Ваганьковском кладбище, и по ее периметру проступали торцы гробов.

Но благодаря героическим, самоотверженным усилиям защитников Москвы потери и ущерб были значительно меньшими против возможных. Так, успешное пожаротушение созданными на местах дружинами ПВО (а их было около 13 тысяч) привело к тому, что фактическое загорание составило лишь доли процента от числа сброшенных зажигательных бомб, и с ноября 1941 года немцы были вынуждены отказаться от их применения над Москвой.

Английский полковник Саймон в ноябре прибыл в Москву, чтобы перенять опыт москвичей, поскольку лондонцы полагались только на регулярные пожарные команды, которые при большом количестве очагов возгорания не могли охватить все сразу. Это приводило к тому, что город горел ярким пламенем.

Большую позитивную роль сыграла и оперативная камуфляжная работа, про которую так и не прознала фашистская разведка. В Подмосковье было выстроено большое количество ложных объектов, на которые часто сигнальными кострами «агенты» наводили немецкие самолеты, где их поджидали наши истребители. На ложные объекты было сброшено около 600 фугасных бомб (36% к количеству, пришедшемуся на Москву), в том числе на ложные аэродромы в Каринском и других пунктах, «заводы» в Высоком и Воскресенском, художественно выполненные элеваторы в Плетенихе и Бисерово, «крупную нефтебазу» в Тимонино и т.д. Так что хрестоматийный кинофильм военных лет «Беспокойное хозяйство» с участием Михаила Жарова и Людмилы Целиковской – о событиях на одном из таких «аэродромов» – фактическое отражение реальности.

«Песня остается с человеком…»

Черные тарелки репродукторов были во всех московских квартирах. По ним передавались сводки Информбюро о положении на фронте. В то время в основном: «После тяжелых боев наши войска оставили город…» По ним врывалось тревожное: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Поэтому радио никогда не выключалось. А еще по нему (была единственная программа – имени Коминтерна) передавали песни. Трудно переоценить их важность в то время: они успокаивали, они укрепляли, они вдохновляли. Одной из первых была песня «Фонарик» Д. Шостаковича: «И тогда карманные фонарики на ночном дежурстве мы зажгли, - и далее лукаво: – Фонарик, вот какая умница, вдруг погас на несколько минут». Деловая сосредоточенность в ней сочеталась с, казалось бы, чуждой для такого момента лиричностью. Исполнителей песен было немного. По нескольку раз в день выступали вокалист Радиокомитета Гуго Тиц и солист Большого театра Соломон Яковлевич Хромченко. Он вдохновенно пел: «Мы горим священным жаром, и ответит на налет сокрушительным ударом наша армия и флот…»

Поистине феноменом музыкального творчества, патриотически мощным, рожденным в самый нужный момент (как и «Священная война») явился «Гимн защитников Москвы».

Он ворвался в канал радиосвязи как отчаянный мобилизующий призыв: «В атаку стальными рядами мы поступью твердой идем – родная столица за нами, рубеж нам назначен вождем» (именно так пелась последняя строка, а не в последующей «хрущевской» редакции). О победе в ней говорилось как о предстоящей неизбежности – в будущем времени: «Мы выроем немцам могилу в бескрайних полях под Москвой». Это была песня-призыв, возглас, поднимавший в бой. Такой была ее значимость, и это ни в коей мере не является патетическим преувеличением.

В последующие военные годы было создано много замечательных песен, укреплявших воинский дух, зовущих к победе. Это и задумчивая «Землянка», и оптимистическая «Жди меня», и романтическая «Смуглянка», и бесшабашная «С боем взяли город Брест, весь его прошли…» Песни были звучной составляющей Победы…

Школа выживания

В марте 1942 года бомбардировки Москвы практически прекратились, и москвичи стали возвращаться домой из эвакуации. Чтобы облегчить продовольственные проблемы, московские власти начали выделять горожанам небольшие участки под огороды.

Я регулярно ездил на трамвае за Сокольники к стадиону «Сталинец» (теперь «Локомотив») – там у нас была небольшая грядка зелени, а также в Перловку, где справа от Ярославского шоссе нам выделили сотку земли для картошки. Это было отличным подспорьем.

И что отрадно – никто ни у кого не воровал.

А еще ездили за грибами в Мытищи – там был неплохой лес. Грибов, правда, было немного, но все равно без спецпропуска дальше проехать было нельзя.

Очень важным для ребят было открытие в этот период Детского читательского зала при Библиотеке им. В.И. Ленина – во флигеле Румянцевского музея (против нынешней Галереи Александра Шилова). В то время болтаться без дела было неприлично, и все летнее время мы с друзьями проводили там. Помнится, очередь на единственный экземпляр «Золотого теленка» до меня так и не дошла. Но, может быть, именно благодаря этому читательскому залу ни у кого из нас впоследствии не возникало проблем с грамотностью, да и с литературной подготовкой.

Юные труженики тыла:«этот день мы приближали, как могли…»

С сентября 1942 года, после годичного перерыва, в Москве открылись школы. Ребят поначалу в них было немного, но они уже организовывались в коллектив.

В нашей 57-й школе первым общественным заданием был сбор металлолома и денежных средств на танковую колонну. После уроков мы деловито ходили по окрестным дворам и пустырям, стаскивали на сборный пункт металлолом. А вечером ходили по квартирам и собирали у жителей деньги и облигации. Во многих квартирах никого не было, а те, кого заставали, откликались с пониманием. Наша зона действия – улица Знаменка и переулки, прилегающие к Музею изобразительных искусств. Было соревнование между звеньями за лучшие показатели, ежедневно корректировалась диаграмма на стене. Собранные суммы пошли на создание танковой колонны и самолетов для авиасоединения «Москва».

Ребята из нашей и соседней школы, что в Гагаринском переулке, на пристани у Киевского вокзала разгружали баржи с бревнами для отопления школы. Затем они волокли бревна или везли на санках через Смоленскую площадь и Арбат и загружали ими спортивный зал. А девочки ходили по графику дежурить в госпиталь, что размещался между Киевским вокзалом и Москвой-рекой в бывшем Клубе им. Горбунова (недавно снесенном; но именно из-за него фасад гостиницы «Реддисон-Славянская» имеет вогнутую форму).

Кстати, Киевскому вокзалу уже приходилось принимать на себя нелегкую волну фронтовых бед. Как вспоминал мой отец, когда в 1914 году началась Первая мировая война, вокзал был почти готов, но платформы внутри него еще не сооружены, и поезда останавливались, не доходя до дебаркадера. И тогда под сводчатой стеклянной крышей разместили лазарет. В сентябре было еще тепло, и койки с первыми ранеными стояли прямо под навесом. «Мы, – говорил отец, – учащиеся четвертой мужской гимназии, несли раненым всякую домашнюю снедь, угощали их и с замиранием слушали их рассказы, дивясь на новенькие «егории» 4-й степени…»

Ближе к 1943 году в школе начали работать учебно-производственные мастерские. Здесь уже был план, была ответственность, была отчетность по швейному, трикотажному и обувному цехам. Девочки кроили и обшивали верха для трехпалых солдатских варежек, колпаки для шапок-ушанок, делали меховые пластины для подкладки, вязали шарфы, шили кисеты. Ребята шили тапочки для госпиталей, ремонтировали обувь.

Помнится, руки у нас вечно были перепачканы варом, которым мы натирали нить, чтобы она была прочной. Приходилось оттирать их песком, поскольку мыла полагался кусочек на месяц. Работали старательно, тем более что за это нас стали через день кормить обедом в районной столовой – сверх карточного рациона. Называлось это усиленным детским питанием – УДП, которое наши юные остряки тут же расшифровали как «умрешь днем позже».

Спустя годы я поинтересовался в архивах о масштабах продукции мастерских нашего района, оказалось, что некоторые ее виды исчислялись многими тысячами. Например, в 1942-1943 годах колпаков для шапок-ушанок – 40,6 тысячи (пожалуй, больше, чем на две дивизии), верхов для рукавиц – 13 тысяч, гигиенических поясов – 21 тысяча, шарфов вязаных –2,5 тысяч, обуви (госпитальной) – 1,7 тысячи, жакетов – 1,5 тысячи и т.д. Между прочим, в те суровые военные времена о приписках не могло быть речи.

Иванов Александр Сергеевич. Труженик тыла Великой Отечественной войны. Окончил Московский государственный институт международных отношений, кандидат экономических наук, доцент. С 1956 года работает во Всероссийском научно-исследовательском конъюнктурном институте, последние годы – ученым секретарем, преподает в МГИМО.

В середине 1960-х гг. работал в Международном совете по сахару в Лондоне, а в середине 1980-х – в Торгпредстве СССР в США экономическим корреспондентом. Читал лекции в Джорджтаунском университете в Вашингтоне. Опубликовал около 300 работ и статей по экономике и истории.

В 2010 году на конкурсе Правительства Москвы и Союза журналистов России был удостоен 2-й премии за серию статей в номинации «Москвичи для Победы».