Скифы как «душа» русского народа

Страны и народы со сложным этнокультурным генезисом и длительной историей нередко имеют двух- и более «слойную» идентичность и альтернативную номинацию. Например, Франция и Галлия, Британия и Англия, Германия и Пруссия, Иран и Персия, Турция и Османская Порта. Русь, Россия тоже относится к их числу. Как правило, альтернативная номинация связана с сошедшими с исторической арены этносами, растворившимися в рамках этногенеза большого народа или нации.
Александр Мыльников отмечает, что «этносы, прекратившие самостоятельное бытие, полностью по большей части не исчезают, но входят в состав сменивших и поглотивших их новых этнических общностей – например, кельты в Великобритании и Франции, славяне в Северной Германии, аланы на Кавказе… Рудименты культурной традиции или, по крайней мере, исторические воспоминания о ней при возникновении благоприятных для этого обстоятельств способны оживать (либо оживляться)»[1].
В восточнославянской, русской истории таких этносов было множество: анты, кривичи, радимичи, северяне, вятичи, чудь, меря, мурома, голядь и другие. Но не каждый из них оставил свой след в виде некой длящейся культурной традиции, с которой, связывается «душа» народа, второе имя или отличительные черты национального характера.
С поэтической подачи Александра Блока для Руси, России таком народом, а точнее этническим сообществом, большим союзом племён можно считать скифов. Географическая протяжённость скифо-сибирского мира от Карпатских гор до плато Ордос недалеко от Тихого океана, совпадающая со степной и лесостепной зоной Северной Евразии, имеющая хронологические рамки между VIII—II веком до н.э.[2], является своеобразной скрепляющей «осью», вокруг которой в пределах исторической России в дальнейшем складывалась история восточнославянских, тюркских, финно-угорских, кавказских и других народов.
Политическое, языковое, культурное и религиозное влияние ираноязычных скифов, сарматов, алан на праславян было особенно плодотворным. Наиболее убедительными гипотезами о происхождении славянских языков представляются те, которые признают решающее иранское влияние на выделение праславянских диалектов из балто-славянской языковой общности (ср. мнение В. Пизани: «славянский – это иранизированный балтийский»). Василий Абаев связывал возникновение фонемы h/γ (фрикативный г) в славянских языках со скифским влиянием в бассейнах «скифских» рек: Днепра, Дона, Днестра, имеющих названия иранского происхождения[3].
Этнические контакты скифов с балто-славянами или праславянами были тесными, длительными и хорошо фиксируются археологически. Милаградская и юхновская культуры железного века лесной зоны Среднего и Верхнего Поднепровья имеют скифоидный облик, их создатели воспринимались Геродотом как скифы-земледельцы и они, вероятно, принадлежали к суперэтносу, складывающемуся вокруг Большой Скифии[4]. Позднее носители этих культур, черезполосно проживавшие со скифами, станут субстратом, на котором в Полесье формировались достоверно славянские памятники[5]. Интересна в этом смысле легенда о происхождении деревни Холмеч в Речицком районе Гомельской области, которая входит в ареал этих культур. Народное сознание связало название Холмеч с холмом, и воткнутым в него пришлым воином мечом[6]. Это воспроизводит схему скифских святилищ, посвященных богу войны Аресу согласно описанию Геродота: холм, покрытый хворостом и воткнутый в него меч[7].
Также любопытно предание об основании города Турова из «Повести временных лет»: «Бе бo Poгъволoдъ пpишелъ и-зaмopья, имяшe власть свoю в Пoлoтьске, a Typь Typoве oт кого жe и тypoвци пpoзвaшaся»[8]. Легендарный князь Тур имеет прямые аналогии в иранской традиции – это имя известно уже в «Авесте», в «Шахнаме» – это один из сыновей мифологического царя Феридуна, разделившего мир между ними. Тур получает страну Туран, название которой и её жителей—кочевых иранских племён (туры, туранцы) происходит от его имени[9]. С названием туры, по одной из версий, связано и происхождение этнонима тюрки[10], а типологически туровцы также соответствует наименованию индоарийского народа турвашы (turvaśa), известного из «Ригведы». Скифские параллели имеет и этногенетическое предание о происхождении белорусов от первопредка Белополя. Его имя и сюжет про распределение наследства от отца имеют соответствия в ареале индоиранских культур. Основа имени -поль коррелирует с сообщением Диодора Сицилийского о происхождении скифов от братьев Пала и Напа, сынов Скифа, от этих братьев ведут своё начало два народа – палы и напы. Мотив распределения отцом наследства между своими сыновьями также известен у скифов, ср. делёж наследства Таргитаем между сыновьями Арпаксаем, Липоксаем и Колаксаем[11].
Иранско-славянский симбиоз предполагается для ряда археологических культур, связываемых с ранними славянами или их частью: черняховской и пеньковской. С ними связывается и появление первых славянских этнонимов индоиранского происхождения: анты (ср. дринд. anta- ‘конец, край’, др.иран. antas ‘конец, край’, antyas ‘что находится на краю’, осетин. attiiya ‘задний, сзади’, исходя из чего этноним анты можно перевести как ‘живущий на краю, окраине, пограничный житель’, что коррелируется с позднейшими названиями Украина, украинцы в том же регионе)[12], хорваты (ср. авест. haraiva, др.перс. haraiva как название области Ариана, др.-перс. Harauvatis, Harauvatiyā как имя древней Арахозии, производные от иранской основы hara, haraiti ‘гора, возвышенность’), северяне (от иранского *seu-, *sew- ‘чёрный’, примечательно, что название северян, видимо представляет собой иранско-славянский лингвистический дуплет – север в представлении древних иранцев обозначался чёрным цветом, северяне были «северным» племенем только с точки зрения более южных иранских народов, о связи чёрного цвета с северянами говорит название их племенного центра – города Чернигова с его легендарным основателем князем Чёрным и знаменитой Чёрной могилой), радимичи (от скифской основы radam- ‘первый, первенец’), сербы (ср. название иранского племени serboi античных источников)[13].
Фундаментальное значение иранского фактора для последующего развития русской цивилизации отмечал Георгий Вернадский[14], а Владимир Топоров полагал, что «Древняя Русь и — шире — вся Slavia с определённой точки зрения могут пониматься как западная провинция великого индо-иранского культурного круга»[15]. О значительном иранском влиянии на духовную культуру ранних славян свидетельствуют их религиозные представления. В славянских языках, очевидно, под воздействием иранских религиозных представлений произошла замена общеиндоевропейского термина для обозначения божества *dyēus на иранск. baga-, baγa— ‘бог, доля, богатство’, что коррелируются с иранской классификации высших существ daeva ‘демон’ — bаγа ‘бог’. Иранская пара отображает дуалистическое противопоставление бог (добрый) – демон (злой)[16]. Это противопоставление отражается в славянских теонимах киевского пантеона князя Владимира и упоминаемых в «Слове о полку Игореве»: Дажьбог—Стрибог: от иранск. *duž-baγa ‘злой бог’—*srī-baγa ‘добрый бог’[17].
Достоверные иранские или индоиранские этимологии имеют и другие славянские божества: Хорс (от сармато-аланского *Xors/*Xūrs ‘Солнце-царь’, отсюда же и русское хороший), Сварог (от др.-инд. svarga-‘небо’ ), Семаргл (ср. иранские мифологические персонажи, обозначающую птицу вроде грифа, которая почиталось как божество-посредник между мирами: Sīmurγ, Sīnmurγ)[18].
Кроме теонимов, не менее значимым индоиранское влияние было на соответствующую славянскую терминологию в сакральной сфере, например, слав. věra, от которого произошли русское вера, польское wiara в религиозном смысле соответствует иранскому var-, обозначающему религиозный выбор между добром и злом, а позже и религиозное верование в целом[19]. Иранским влиянием могут быть объяснены и целые сакральные формулы бога ради (bagahja radi – аналогичное по смыслу выражение из настенной надписи персидского царя Дария), слава/хвала богу (от аланского χvāryā— ‘слава’)[20].
Вероятно, общеславянское наименования рая также является заимствованием из иранского ray ‘небесное сияние, блаженство’[21]. В связи с этим образом рая, любопытна культурологическая черта, замеченная Олегом Трубачёвым: в Западной Европе название ‘рая’ было заимствовано с приходом христианства из греческого, а народными, дохристианскими там оказываются названия ‘ада’ как ‘нижнего, пещерного мира’, славяне же унаследовали из дохристианской древности понятие светлого ‘рая’. Народность идеи и термина ‘ад’ на Западе и наоборот — народность идеи и термина ‘рай’ на Востоке, является кардинальным отличием, из чего лингвист делает вывод о светлости православия и оптимизме православной архитектуры как возможном проявлении славянского дохристианского наследия, не знавшего посмертного возмездия[22].
По мнению Вяч. Вс. Иванова, славянские языки, во всяком случае в отношении таких семантических полей словаря, как религиозное, можно признать иранизированными[23]. Действительно, весьма специфичен характер заимствований и связей праславянских диалектов: религиозные и сакральные термины в основном из иранских, технические бытовые термины – из германских языков говорят нам об изначально «евразийском», западно-восточном симбиотическом характере славянского этно- и лингвогенеза, на что указывал Николай Трубецкой: «душой» славяне тянулись к индоиранцам, «телом» в силу географических и материально-бытовых условий, — к западным индоевропейцам»[24].
Своеобразная «сдвоенность», амбивалентность славянского этногенеза, фиксируемого лингвистами, совпадает с раннеисторическими источниками. Римский историк Тацит сомневается, относить ли венетов, в которых не без оснований видят ранних славян, к германцам (условно – европейцам) или к сарматам (выходам из Азии). Согласно мнению Дмитрия Мачинского, «изначальна особая роль контактов славен и с ираноязычной степью, и с лесными германцами бассейна Балтики с попеременным преобладанием то первого, то второго. Само двойственное античное именование «Европейская Скифия (Сарматия)» для огромной территории между Вислой и Доном уже предопределяет известную двойственность в истории славян и Руси»[25]. При этом и позднее родственные венетам анты на рубеже IV—V веков вступают на стороне гуннов против готов, а славяне в VI—VII веков являются союзниками авар и болгар при нападениях на Византию.
Значительное индоиранское влияние на славянскую мифологию и мировоззрение позволили Вячеславу Вс. Иванову сделать вывод о включении их в круг «евразийской религии света», имеющий дуалистический характер с ярко выраженным культом светоносного, солярного божества[26]. Дуалистическая космогония – мифологические представления о сотворении мира в результате сотрудничества небесного и хтонического персонажа (бога и чёрта, нередко выступающего в образе водоплавающей птицы или другого животного и достающего для бога землю из мировых вод) широко известны восточным и южным славянам, балтам, финно-уграм, тюрко-монгольским, некоторым иранским, палеоазиатским народам, американским индейцам, они практически не известны в Западной Европе и на Ближнем Востоке, что позволяет отнести этот мифологический пласт к далёкой древности и связывать его происхождение с Северной Евразией[27].
Согласно Владимиру Топорову, у восточных славян проявляются многочисленные черты митраизма, в частности, речь идёт о связи понятия мира как особой социальной единицы и индоиранского солярного бога Митры[28]. Одной из характерных черт русской (восточнославянской) культуры, её константой выступает совмещение в слове мир двух семантических понятий: 1) мир как вселенная, система мироздания; 2) мир как согласие, спокойствие, отсутствие войны и ссоры. Как определяет Юрий Степанов, «мир в древнейших культурах индоевропейцев – это то место, где живут люди «моего племени», «моего рода», «мы», место, хорошо обжитое, хорошо устроенное, где господствует «порядок», «согласие между людьми», «закон»; оно отделяется от того, что вне его, от других мест, вообще – от другого пространства, где живут «чужие», неизвестные, где наши законы не признаются и где, может быть, законов нет вообще, где нам страшно»[29].
Следы митраического комплекса и шире, индоиранских религиозных представлений, находятся не только у славян, но также у финно-угров (Мир-сусне-хум у манси) и сибирских народов, но именно славяне, скорее всего, испытали не просто воздействие иранской религии, а воздействие тех иранских религий, которые используют имя Митры в качестве названия бога Солнца. По мнению Вячеслава Иванова, «в иранском t теряется, т. е. обычная иранская форма — Mihr. Это h потом тоже потерялось и получилось Mir, т. е. фактически славяне заимствовали иранскую форму без t»[30].
В связи с этим вероятным происхождением возможно рассмотреть и широко известный сегодня концепт Русский мир. Самое первое употребление этого термина фиксируется в памятнике древнерусской литературы XI века «Слово на обновление Десятинной церкви»: «…не только в Риме, но и повсюду: и в Херсоне и ещё в Русском мире»[31]. Его раннее возникновение и позднейшая популярность представляется далеко не случайной, укоренённой в славянской языковой картине мира.
Наиболее распространённой этимологией многозначного термина русь считается германо-скандинавская: этносоционим, обозначавший гребцов, участников весельного похода при финском посредничестве попал в славянские языки: древнесеверн. rōþ(e)R ‘гребец; гребля; весло; плавание на весельных судах’ > фин. ruotsi > древнерус. русь)[32]. В этой связи предполагается, что изначально в социальном плане русь — это только дружина князя, «воинство» и администрация, а «Русская земля», «Русь» — подвластная ему и его окружению территория, государство.
Параллельно «варяго-норманнской», северной теории происхождения и этимологии руси существует и «скифско-иранская», южная, с не менее давней традицией, идущей ещё от Михаила Ломоносова. В последнее время очень интересное её развитие предложил лингвист Олег Трубачёв, который отмечает в Северном Причерноморье многочисленные реликтовые индоарийские топонимы с основой roká-, ruk— ‘свет, блеск’ или rukṣá- ‘блестящий’ и предполагает развитие *ruksa-/*ru(s)sa- > индоарийское *russa- ‘светлый, белый’ > русь и предполагает существование древней местной традиции называть Северо-Западное Причерноморье ‘Белой, Светлой стороной’, связанной с обозначением западной стороны света у народов Евразии и восходящей к древнему уходу большинства индоиранцев на Юго-Восток, когда ‘Белая/Западная сторона’ оставалась у них как бы за спиной[33].
Эта гипотеза соотносится с засвидетельствованными источниками фактами обитания в южнорусских степях племен, чьи имена созвучны имени позднейшей Руси, прежде всего, североиранских (сарматских) племён роксаланов и аорсов. Первый компонент названия роксаланов (иран. *ruxs-alan-) происходит от слова ruxs ‘светлый’ (иранская форма от *rauka-/*ruk-), от которого также происходит и название аорсов. Традиция называния именования земель, на которых обитали роксаланы и аорсы, «светлыми», «белыми» по всей видимости, восходит, по крайней мере, еще ко временам индоиранского языкового единства.
Южную, иранскую гипотезу о происхождении Руси принял известный археолог Валентин Седов, который видит её локализацию в волынцевской культуре V—IX веков, образовавшейся в результате славянско-иранского симбиоза и соответствующей Русскому каганату[34]. Если само существование Русского каганата как государственного образования является всё же гипотетическим, то титул «кагана русов», «русского кагана» известен в западных, восточных и древнерусских источниках.
Этот титул верховного правителя русов, очевидно, заимствован у тюрок, наиболее вероятно, у хазар и весьма примечательно, что Киевский митрополит Илларион в «Слове о законе и благодати», созданном около 1040 года называет князя Владимира равно как и правившего в то время великого князя Ярослава Владимировича «каганом». Как отмечают авторы «Новой имперской истории Северной Евразии», видимо, православному митрополиту Иллариону было понятно, что созданное Владимиром единое культурно-политическое пространство, объединяющие разные племена и политические союзы несопоставимо с обычным, даже очень большим княжеством, и потому его правитель «достоин высшего титула Северной Евразии: каган»[35].
При этом сам князь Владимир в силу характера своей политической и религиозно-реформаторской деятельности (создание из разрозненных племён и культов нового объединяющего политического и религиозного мира), по мнению Георгия Вернадского, воплощал правящего Митру[36] (в пользу этой гипотезы говорит и народная этимология имени Владимира ‘владетель мира’ и былинный эпитет – Владимир Красное Солнышко). Иранский сакральный фон мог быть одним из факторов выбора Владимиром именно восточной версии христианства, православия[37]. Но и в христианскую эпоху одной из наиболее специфичных черт русской (восточнославянской) культуры является её полярная дуальность, основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) в эпоху русского средневековья располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны[38]. Эта черта существенно отличает русскую культуру от западноевропейской, где присутствует третий, нейтральный элемент (например, в религиозном сознании это чистилище наряду с раем и адом) и, вероятно, своими глубинными истоками она восходит к иранскому религиозному дуализму.
«Евразийский» след прослеживается и в более поздней титулятуре московских царей, когда появляется образ Белого Царя Руси, происхождение которого связывается индо-иранским корнем: «Если принять во внимание попытки сопоставления понятия “русь” с дославянской лексикой сарматской эпохи, то мы обнаружим сходство его с ираноязычным эпитетом ruxs, rusan, rus, ruxn (светлый) и с индоарийским ruksa, ru(s)sa (светлый, белый). Вероятно, можно видеть первооснову семантики выражения “белый царь” в древнейших архетипах, которые формировались в ранней истории индоевропейцев Евразии и позднее были унаследованы славянами»[39].
Как бы не решался вопрос об этимологии и происхождении руси – в пользу скандинавского или иранского, возможно говорить и о «встрече северного и южного названия русь»[40]. Дуалистический синтез двух начал: леса и степи, севера и юга, скандинавских русов-гребцов и славяно-иранских русов, видимо, и стал точкой отсчёта нового, русского этапа в истории восточных славян, имевшей судьбоносные последствия. Как отмечает А. Головнёв, «сдвоенная магистральность русской культуры, вобравшей в себя традиции нордизма и ордизма, а также славянскую локальную адаптивность, стала двигателем эпохальной экспансии, приведшей к образованию России и до сих пор сохраняющей её на просторах Северной Евразии»[41].
Этот объединительный русский импульс оказал самое непосредственное влияние на исторические судьбы Белой Руси, чья территория объединяет два больших ареала: Циркумбалтийский и Циркумпонтийский, граница которых по диагонали примерно поровну делит современную Республику Беларусь. Это деление соответствует природному – бассейны Балтийского и Чёрного морей, разделу между геологическими плитами Фенно-Скандией и Сарматией, этнокультурному – балто-славянский Северо-Запад и иранско-славянский Юго-Восток, антропологическому – валдайский и полесский антропологические типы, а также отчасти раннеполитическому – зона варяжской дани, куда входила племенная территория кривичей и зона хазарской дани, включавшая радимичей. Восточнославянская экспансия и русская государственность неразрывно соединили эти ареалы в одно целое.
***
Заслуживает отдельного рассмотрения и происхождение самого хоронима Белая Русь. Название Белая Русь впервые фиксируется в латинской форме Alba Rusсіa в анонимном географическом трактате «Начало описания земель» (Incipiunt descriptiones terrarum), созданном около 1255—1260 годов и найденном в Ирландии. Возникновение термина и его закрепление в средневековой европейской географии связывается с представлениями схоластов о мифической стране Албании («Белой»), которая вероятно, являлась контоминацией осетинской Алании («Кавказской Албании») и северной Албании вепсов у Финского залива[42].
В венгерских источниках XIV—XV веков Белая Русь фигурирует в качестве названия Галицко-Волынской земли. Олег Латышонок полагает такое значение изначальным, выводя его от «белых хорват» — названия предков населения Галича, трансформировавшейся в Венгрии в «белых русинов» в связи с претензиями королевича Кальмана на галичский трон в 1210—1220-х годах,  Alba Rusсia автора «Описания земель» — также Галицко-Волынская держава (включая Брестскую, Турово-Пинскую и Новогрудскую земли), при этом белый цвет рассматривается якобы как символ признания жителями этих земель верховенства папы римского и принадлежности к Европе[43]. Аналогичные выводы декларирует и Алесь Белый: «название «Белая Русь» свидетельствует про связанность её исторической судьбы с судьбой европейской цивилизации»[44].
Отождествление названия «Белая Русь» с наследием европейской цивилизации, латинским миром представляются нам научно некорректными, скорее примером некритически воспринятого европоцентризма, в связи с чем, стоило бы отметить что «хотя использование цветовых различий для обозначения сторон света известно и в языках средневековой Западной Европы, тем не менее большинство учёных в настоящее время склоняется к точке зрения, согласно которой в Центральную Европу характерная для азиатских культурных традиций цветовая символика сторон света проникла под влиянием степных кочевников Евразии во времена переселения народов»[45].
На наш взгляд, источник «Белой Руси» как этногеографического образа, как и предлагал в своё время Георгий Вернадский, следует искать в связи ирано-сарматским влиянием (вспомним аорсов, роксолан, тех же белых хорватов)[46]. Примечательно, что с последней четверти XVI века (лекции итальянского гуманиста Помпония Лета, поэма Маттео Боярдо «Влюблённый Роланд», карта мира Генриха Мартелла) название «Белая Русь» используется в отношении низовьев Дона и Днепра – давней вотчины кочевых иранских племён.
При этом, учитывая вероятную иранскую этимологию самого названия Русь как ‘белой, светлой’, возможно, мы имеем дело с лингвистическим дуплетом, а Белая Русь – это Белая Бель, Белый Свет, страна, изначально локализованная в местах проживания древних индоиранских народов – в Северном Причерноморье. В пользу такого предположения говорит тождественность в итальянском источнике начала XIII века русов и албанов (белых)[47]. В этом случае, историю возникновения образа и названия Белая Русь, закрепления его в европейской географии следует рассматривать именно как евразийский феномен.
Иранский, скифо-сарматский фактор в этой перспективе становится своеобразным ключом к пониманию единства Северной Евразии, в том числе, этногенеза восточных славян и становления большого русского этнокультурного массива. Исторические скифы исчезают, «растворяются» в различных народах, перевоплощаются в них, ославляя при этом многочисленные следы-подсказки, указывающие на первоначальный источник. По мнению Владимира Топорова, это, прежде всего, лингвистические и мифологические следы:
«В сложной картине соотношения евразийских культурно-исторических и языковых элементов одним из существенных ориентиров следует считать иранизмы, широко представленные в разных традициях к северу (а также к западу и к востоку) от иранских территорий (балты, славяне, кавказские народы, финно-угры, тюрки, енисейцы, тохары, тибетцы, монголы и т. п.). Иранский культурный комплекс, в основе которого лежал весьма устойчивый дуалистический принцип, оказался способным к исключительно мощной и направленной иррадиации тех или иных своих элементов… именно иранизмы позволяют уточнить ряд хронотопических характеристик широчайшего ареала и соотнести тем самым разные этнокультурные комплексы внутри евразийского макросоюза. Такая возможность открывается, между прочим, и потому, что иранизмы в указанных традициях обнаруживают довольно очевидное единство, которое было предопределено достижениями иранского религиозного гения, с одной стороны, и исключительной восприимчивостью к иранским влияниям близких и дальних соседей — с другой»[48].
Скифам как символу эпохи иранского господства в Северной Евразии, несмотря на исчезновение с исторической арены, в результате контактов с соседними письменными цивилизациями повезло остаться в качестве устойчивого образа всего этого огромного пространства – Скифии. Cкифия древних эллинов, делившаяся на Европейскую и Азиатскую, но при это остававшаяся для них чем-то единым действительно была их гениальной интуицией, что отмечал Дмитрий Мачинский и дополнял эту интуицию своей историософской проекцией: «политическим воплощением единства всей Скифии в границах, намеченных античной географией, становится в XVII—XIX вв. Российская империя и её наследник СССР»[49].
Очевидно, что уже для автора «Повести временных лет», унаследовавшего через византийское посредничество, античные представления о Скифии, её амбивалентной природе, конструирующего основные элементы зарождающейся восточнославянской (русской) идентичности образ «Великой Скуфи» стал тождественен «Руси»[50]. И в этом смысле можно согласиться с тем, что «Скифия – степная полоса от Дуная до Алтая, являясь географическим телом образа, превратилась в хорду геополитического тела Российского государства, к которой прикреплены все остальные его части. Поэтому скифы остаются стержневым образом России, который не только поддерживает геополитическое тело России и, многократно отражаясь в её бесчисленных связях с миром, создаёт тот оптический эффект, который называется Российской империей»[51].
«Скифскость» через языковую картину мира, структуры мировоззрения, литературные и геополитические прозрения становится неким неотъемлемым атрибутом русскости в самом широком её понимании. Как совершенно справедливо замечает Дмитрий Замятин, именно «скифский» культурный, историософский, метафизический «сдвиг» стал  толчком и для евразийского движения, возникновения образа России—Евразии в начале XX века[52]. Связанность и сопричастность «скифского» и евразийского характерна также для культурно-идеологического ландшафта России нашего времени[53].
Почему современные Россия, Украина и Беларусь – это всё же не Европа, не часть евроатлантической цивилизации? Не потому ли, что уже в античные времена они воспринимались настоящими европейцами своего времени (греками и римлянами) как нечто особое, отдельное – Скифия, Сарматия, весьма условно разделённое на Европейскую и Азиатскую части, но внутренне единое, гармонично сочетающее то и то, говоря современным языком – как Евразия.
Триада этногенетических, историософских, геокультурных образов: Скифия—Русь—Евразия в той или иной степени присутствует в сознании всех трёх восточнославянских народов, к ним апеллируют, конструируя современные модусы национальной мифологии и идентичности и в этом, на наш взгляд, заключён их созидательный потенциал, по крайней мере, для символического примирения в российско-украинском конфликте и преодоления раздробленности Русского мира.
 
[1] Мыльников А.C. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: представления об этнической номинации и этничности XVI — XVIII века. Санкт-Петербург, 1999. С. 327.
[2] Мартынов А.И. История Древнего мира. Скифо-сибирский мир – евразийская цивилизация. М., 2018. С. 7—11.
[3] Абаев В.И. Скифо-европейские изоглоссы. О происхождении фонемы γ(h) в славянском // Абаев В.И. Избранные труды: В 4 т. Т. II. Общее и сравнительное языкознание. Владикавказ, 1995. C. 332—341.
[4] Рассадин С.Е. Северные соседи Великой Скифии. Минск, 2005. С. 76—99; Рассадин С.Е. Милоградская культура: ареал, хронология, этнос. Минск, 2005. С. 76.
[5] Рассадин С.Е. Первые славяне. Славяногенез. Минск, 2008. С. 247, 271—272.
[6] Легенды і паданні. Мінск, 1983. С. 320.
[7] Геродот. История // Скифы: Хрестоматия. Москва, 1992. C. 60.
[8] Повесть временных лет. Санкт-Петербург, 1999. С. 36.
[9] Пpoxopoв A.A. Князь Typ: истopия легенды. Сaкpaлизaция княжескoй влaсти y слaвян. Mинск, 2005. С. 40—54.
[10] Там же. С. 54—55.
[11] Санько С. Белаполь // Міфалогія беларусаў: Энцыклапедычны слоўнік. Мінск, 2011. М С. 43—44.
[12] Трубачёв О.Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства: Индоарийцы в Северном Причерноморье // Вопросы языкознания. 1977. № 6. С. 25; Филин Ф.П. Заметка о термине «анты» и о так называемом «антском периоде» в древней истории восточных славян // Проблемы сравнительной филологии: Сб. статей к 70-летию чл.-корр. АН СССР В.М. Жирмунского. Москва—Ленинград, 1964. С. 268.
[13] Иванов В.В., Топоров В.Н. О древних славянских этнонимах (основные проблемы и перспективы) // Из истории русской культуры. Т. I (Древняя Русь). Москва, 2000. С. 428—431.  John Van Antwerp Fine. The Early Medieval Balkans: A Critical Survey from the Sixth to the Late Twelfth Century. Michigan, 1991. P. 56
[14] Вернадский Г. Древняя Русь. Москва, 2019. С. 73.
[15] Топоров В.Н. Об иранском элементе в русской духовной культуре // Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской культуры: источники и методы. Москва, 1989. С. 43.
[16] Мартынаў В. Славяне: мова і міф // Спадчына. 1996. № 4. С. 164—182.
[17] Мартынов В.В. Сакральный мир «Слова о полку Игореве» // Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской культуры: источники и методы. Москва, 1989. С. 67—73.
[18] Топоров В.Н. Об иранском элементе в русской духовной культуре. С. 26—38; Васильев М.А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси: Религиозно-мифологическое взаимодействие с иранским миром. Языческая реформа князя Владимира. Москва, 1998. С. 9—200; Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. Москва, 2003. С. 51, 198.
[19] Гейштор А. Мифология славян. Москва, 2014. С. 65.
[20] Там же. С. 64—67.
[21] Jakobson R. Slavic mythology // Funk and Wagnalls Standard Dictionary of Folklore, Mythology and Legend. Vol. II. New York, 1950. P. 1026.
[22] Трубачев О.Н. Рай // Трубачев О.Н. Труды по этимологии: Слово. История. Культура. Т. 2. Москва, С. 477—478.
[23] Иванов Вяч.Вс. Славяно-арийские (= индоиранские) лексические контакты // Иванов Вяч.Вс. Труды по этимологии индоевропейских и древнепереднеазиатских языков. Т. 2. Москва, 2008. С. 544—549.
[24] Трубецкой Н.С. Верхи и низы русской культуры (Этническая основа русской культуры) // Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. Москва, 1999. С. 124.
[25] Мачинский Д.А. Эпилог // Мачинский Д.А. Скифия—Россия. Узловые события и сквозные проблемы: В 2 т. Т. 2. Санкт-Петербург, 2018. С. З97.
[26] Иванов Вяч.Вс. Евразийская религия света и границы митраизма в свете работ В.Н. Топорова // Baltai ir slavai: dvasinių kultūrų sankirtos = Балты и славяне: пересечения духовных культур. Vilnius, 2014. С. 33–59.
[27] Напольских В.В. Миф о нырянии за землёй (А812) в Северной Евразии и Северной Америке: двадцать лет спустя // «Не любопытства ради, а познания для…» К 75-летию Юрия Борисовича Симченко. Москва, 2011. C. 215—272; Коротаев А.В., Халтурина Д.А., Боринская С.А. Мифы и гены: происхождение и эволюция дуалистических космогоний в кросс-культурной перспективе. Москва, 2011. С. 139—140.
[28] Топоров В.Н. Митра // Топоров В.Н. Мифология: Статьи для мифологических энциклопедий. С. 464—472.
[29] Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Москва, 2004. С. 86—87.
[30] Иванов Вяч.Вс. Огонь, Солнце и Свет в языках и культурах древней и средневековой Евразии // Огонь и свет в сакральном пространстве = Light and Fire in the Sacred Space: Материалы международного симпозиума. Москва, 2011. С. 25.
[31] Назаренко А.В. «Слово на обновление Десятинной церкви», или к истории почитания святителя Климента Римского в Древней Руси. Архив русской эмиграции. Москва—Брюссель, 2013. С. 184—185.
[32] Мельникова Е., Петрухин В. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX—X вв.) // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 24—38.
[33] Трубачев О.Н. К истокам Руси. Наблюдения лингвиста // Трубачев О.Н. В поисках единства: взгляд филолога на проблему истоков Руси. Москва, 2005. С. 131—186. Трубачев О.Н. Русь, Россия. Очерк этимологии названия // Трубачев О.Н. Труды по этимологии: Слово. История. Культура. Т. 2. Москва, С. 480—483.
[34] Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. Москва, 1999. С. 67—79.
[35] Новая имперская история Северной Евразии. Ч.1. Конкурирующие проекты самоорганизации: VII—XVII вв. Казань, 2017. С. 115—116.
[36] Vernadsky G. The Origins of Russia. Oxford, 1959. P. 288—305.
[37] Иванов Вяч.Вс. О выборе веры в Восточной Европе // Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике культуры. Т. 5. Мифология и фольклор. Москва, 2009. С. 290—292.
[38] Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. Москва, 1996. С. 339—341.
[39] Трепавлов В.В. «Белый царь». Образ монарха и представления о подданстве у народов России XV—XVIII вв. Москва, 2007. С. 54
[40] Седов В.В. Древнерусская народность. С. 67.
[41] Головнёв А.В. Антропология движения (древности Северной Евразии). Екатеринбург, 2009. С. 423.
[42] Белы А. Хроніка «Белай Русі». Нарыс гісторыі адной геаграфічнай назвы. Мінск, 2000. С. 37.
[43] Латышонак А. Ад белых русінаў да беларусаў: ля вытокаў беларускай нацыянальнай ідэі // Латышонак А. Нацянальнасьць — беларус. Беласток—Вільня, 2009. С. 319.
[44] Белы А. Белая Русь // Вялікае княства Літоўскае. Энцыклапедыя ў 2-х тамах. Т. I. Мінск, 2005. С. 306.
[45] Иванов Вяч.Вс. Цветовая символика в географических названиях в свете данных типологии (К названию Белоруссии) // Балто-славянские исследования. 1980. Москва, 1981. С. 164.
[46] Вернадский Г. Монголы и Русь. Москва, 2019. С. 253.
[47] Белы А. Хроніка Белай Русі: Імагалогія Беларусі XII—XVIII стст. Смаленск, 2013. С. 99.
[48] Топоров В.Н. Об иранском влиянии в мифологии народов Сибири и Центральной Азии: 1-2 // Кавказ и Средняя Азия в древности и средневековье (история и культура). Москва, 1981. С. 146.
[49] Мачинский Д.А. «Ось мировой истории» Карла Ясперса и религиозная жизнь степной Скифии в IX—VII в. до н.э. // Боспорский феномен: Колонизация региона. Формирование полисов. Образование государства. Ч. 2. Санкт-Петербург. 2001. С. 108.
[50] Щавелев А.С. От позднеантичного хоронима Μεγάλη Σκυθία к древнерусскому летописному этнохорониму «Великая Скуфь»: Обзор текстов // Скифия: Образ и историко-культурное наследие. Материалы конференции 26–28 октября 2015 г. / Под ред. Т.Н. Джаксон, И.Г. Коноваловой, А.В. Подосинова. М., 2015. С. 117—125.
[51] Империя пространства: Хрестоматия по геополитике и геокультуре России / Cост. Д.Н. Замятин, А.Н. Замятин. Москва, 2003. С. 308.
[52] Замятин Д.Н. Образ Скифии: Пространство и наследие // Скифия: Образ и историко-культурное наследие. Материалы конференции 26–28 октября 2015 г. / Под ред. Т.Н. Джаксон, И.Г. Коноваловой, А.В. Подосинова. М., 2015. С. 38, 40.
[53] См. Зарифуллин П. Новые Скифы: Статьи, эссе. Санкт-Петербург, 2014.