Светлая сторона предательства

Источник: www.sovsekretno.ru
13 июня 1938 года, ранним утром, наряд пограничной охраны марионеточного государства Маньчжоу-Го задержал необычного нарушителя границы, перешедшего её с советской стороны.

Беглец был в форме сотрудника НКВД, в краповых петлицах его гимнастёрки красовались по три ромба, выше локтя на левом рукаве – шитый нарукавный знак-эмблема НКВД, над левым нагрудным карманом гимнастёрки – орден Ленина и два знака «Почётный работник ВЧК – ОГПУ». Это был комиссар государственной безопасности 3 ранга Генрих Самойлович Люшков, и он вовсе не заблудился, инспектируя вверенных ему пограничников, а сознательно перешёл границу.
Считается, что Люшков – самый высокопоставленный перебежчик за всю советскую историю: не просто комиссар госбезопасности 3 ранга (что по тогдашней «табели о рангах» условно приравнивалось к армейскому комкору), а целый начальник Управления НКВД Дальневосточного края (ДВК). Порой встречается утверждение, что Г.С. Люшков был освобождён от обязанностей начальника
УНКВД Дальневосточного края ещё 26 мая 1938 года, когда получил вызов в Москву, но документы свидетельствуют, что на момент побега он был действующим начальником УНКВД ДВК. Чекисты столь высокого ранга не бежали из СССР ни до, ни после.
Оставим в стороне перипетии его жизненного пути. Не будем тратить время на выяснение мотивов и технических подробностей бегства. Куда значимее его последствия: доступные источники уверяют, что Генрих Люшков сдал японцам едва ли не всё, что знал, ну или почти всё. А информацией он владел колоссальной и деликатной: по центральному аппарату НКВД, первым лицам партии и государства, собственно по Дальневосточному краю. Но, главное, по своему должностному положению Люшков имел доступ к огромному массиву чисто военных сведений. Особая Краснознамённая Дальневосточная армия (ОКДВА), а также Тихоокеанский флот (ТОФ) и Амурская речная флотилия, находившиеся в оперативном подчинении командующего ОКДВА, – всё это была зона ответственности соответствующих особых отделов. Люшков же как руководитель территориальных органов НКВД по должности получал информацию не только как начальник УНКВД по ДВК, но также и как член Бюро Дальневосточного крайкома ВКП(б).
Можно предположить, что комиссар очень точно сообщил японцам и дислокацию, и номера, и штатную численность, и штатную оснащённость боевой техникой и вооружением не только по ОКДВА (её как раз тогда переформатировали в формат фронта) и войскам НКВД, но и по Тихоокеанскому флоту. Попутно поведав (хотя явно не всё и не в деталях) об известных ему проблемах, обусловленных незавершённостью организационно-штатных мероприятий, накладками и прорывами в проведении работ по аэродромному строительству на побережье, сооружению ангаров, тёплых боксов, укрытий для боевой техники и т.д., и т. п.
По свидетельству бывших офицеров японского Генштаба, «сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о Вооружённых Силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях…» И, быть может, самое важное: в полученной информации японских военных «поразило, что войска, которые Советский Союз мог сконцентрировать против Японии, обладали, как оказалось, подавляющим превосходством…».
Японское командование вдруг обнаружило, что в то время как ОКДВА «неуклонно наращивала свою мощь», японская армия «совершенно не была готова к военным действиям с Советским Союзом»! Особенно шокировал японское командование «вдруг» выявившийся колоссальный дисбаланс сил: в то время как Япония тогда могла выставить против СССР девять дивизий, последний же, если верить Люшкову, мог противопоставить им до 28 стрелковых дивизий, а при необходимости – и до 58! В полное уныние японских генштабистов привёл перевес ОКДВА не только в живой силе, но и в технике: против 2000 советских самолётов Япония могла выставить лишь 340, а 2725 танкам и 226 бронеавтомобилям ОКДВА противостояло только 170 японских танков.
Общее соотношение сил было пять к одному – в пользу СССР, при этом советские группировки были нацелены в самые болевые точки Квантунской армии, создавая угрозу всему правому флангу японцев на материке. Возможный фланговый удар начисто сорвал бы все операции японцев в Центральном и Южном Китае. В случае же прямого советского вмешательства в ход военных действий в Китае, как полагал Генштаб императорской армии, поражение японской армии станет неотвратимым. По воспоминаниям одного из японских генштабистов, тогда все головы «были заняты лишь одной мыслью: сумеем ли мы в случае необходимости вывести свои войска из Китая и как парализовать замыслы Советского Союза вмешаться в ход военных действий в Китае». Перемена всех военных и политических планов Токио была поистине кардинальной: там твёрдо уверовали, что Советский Союз намерен дождаться, пока Япония истощит свои силы в борьбе с Китаем, а затем напасть на неё.
При этом противник получил данные вовсе не банально и тупо преувеличенные, а, в общем-то, почти реальные. Только удивительным образом препарированные именно в той существеннейшей части, которая касалась вовсе не количества советских сил, а их качества. Невозможно не заметить, что, сдав японцам ценнейшую военную информацию, Люшков не акцентировал внимания на главном – катастрофическом состоянии боеготовности этой формально огромной группировки сил и средств. Что было следствием непрерывных чисток командного, политического и административного состава частей и соединений, в организации которых сам же Люшков и принял деятельное участие.
А ведь масштабы чисток ему были известны не меньше, чем самому Блюхеру, который от ужаса тогда просто запил по-чёрному, понимая, к чему приведёт эта вакханалия.
Но до боёв на Хасане было ещё полтора месяца, а пока преподнесённая Люшковым информация обозначила не столько реальность, сколько потенциальную угрозу. Досконально проверить которую японцы возможности не имели – тоже «благодаря» Люшкову: «попутным» эффектом проведённой им по приказу Москвы осенью 1937 года массовой депортации корейского населения из Дальневосточного края стала тотальная ликвидация японской агентурной сети. Собственно, для того всё и задумывалось: не заморачиваться с муторным и поштучным отловом японских шпионов, а взять и удалить весь пласт населения, в среде которого относительно успешно оперировала японская разведка. Так или иначе, но у японцев не оказалось возможности досконально проверить и уточнить сведения о динамике и результативности процессов укрепления советских сил в районах Среднего Амура и соответствующих участков Уссури – Даубихе.
Вот и результат: в период развёртывания ОКДВА во фронт, во время строительства хранилищ и баз ГСМ – то есть в самый опаснейший для всей советской дальневосточной группировки момент – противник получает вполне определённую информацию о состоянии дел. Оказавшуюся не только ограниченной, но и направленной, по результатам оценки которой в японском Генштабе вынуждены были кардинально переработать планы операций против СССР, потеряв драгоценное время. Что и требовалось!
Так что миссия Люшкова, вопреки привычной версии, – несомненная удача. Но не будем спешить с посмертным представлением его к высокой награде: маловероятно и даже совсем невероятно, что Люшков сознательно исполнил миссию по дезинформации противника. Он бежал, действительно спасая свою жизнь, но не исключено, что его весьма умело и тонко к этому подвели, использовав втёмную: спровоцировали на перебег, зарядив самой что ни на есть тончайшей дезой. Можно усомниться, что на столь тонкую операцию оказались способны чекисты, выбивавшие тогда липовые признания сапогами, но не стоит и недооценивать этих товарищей, реально изощрившихся в провокациях ещё с начала 1920-х годов…