У Меркель нет детей. У Макрона нет детей. У Юнкера нет детей. Разве не говорит этот факт кое-что о европейских руководителях и вере в будущее?

Что общего у Ангелы Меркель с Эммануэлем Макроном и Терезой Мэй, помимо того, что их фамилии начинаются с буквы «М», и того, что они стоят во главе крупнейших государств Европы?

Все они бездетны. И в этом они не одиноки. Целый ряд политических руководителей Европы не имеют детей. Это и Марк Рютте из Голландии, и Паоло Джентилони из Италии, Симонетта Соммаруга из Швейцарии, Стефан Лёвен из Швеции, Ксавье Беттель из Люксембурга, Николя Стуржеон из Шотландии и председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер.
Возможно ли, что все они совершенно случайно являются бездетными?

Возможно, но вряд ли.
Скорее, они иллюстрируют культуру, которая утратила веру в себя и тем самым и стремление к воспроизводству.

Новый исследовательский доклад, профинансированный ЕС, под названием «Нет детей, нет проблем!» (No Kids, No Problem!) разоблачает то, «как личные и культурные факторы формируют отношение к добровольной бездетности в Европе. Европейцы все меньше склонны считать бездетность проблемой».
По мнению статистиков, вызывающие тревогу низкие показатели рождаемости говорят о том, что бездетность Ангелы Меркель весьма симптоматична и отражает ситуацию в ее родной стране.
Треть всех немецких женщин не родили сами ни одного ребенка, в то время как цифра доходит до 40%, когда речь идет о женщинах с университетским образованием.
Министр обороны, Урсула фон дер Ляйен, заявила, что, если рождаемость не вырастет, страна вполне может прекратить свое существование.
Недавнее исследование, проведенное Institut National d'Études Demographiques, показывает, что четвертая часть европейских женщин, родившихся в 1970-е годы, вероятно, останутся бездетными.
В Англии Терезы Мэй каждая девятая женщина, родившаяся в 1940 году, в возрасте 45 лет не имела детей.
Что касается тех, кто родился в 1967 году, то тут речь идет о каждой пятой.
Для воспроизводства нации необходимо, чтобы на каждую женщину приходилось 2,1 ребенка, но ни одна нация в Европе этого показателя, как правило, не достигает.
Если рождаемость не возрастет сколь-нибудь существенно, то население Европы в последующие 40 лет, по данным доклада ООН, уменьшится на 100 миллионов человек, одна только Германия потеряет 20 миллионов.
Европе недостает наследников. Можно ли в связи с этим думать, что существует некоторая связь между бездетностью многих европейских лидеров и их взглядом на массовую иммиграцию?
Не являются ли они представителями культуры, которая давно перестала интересоваться следующим поколением и вместо этого культивирует стиль жизни «я выбираю себя самого», что приводит к тому, что жизнь и традиции после тебя становятся неинтересными по сравнению с культивированием почти неограниченной свободы и прав индивида?
Позвольте сразу сказать, что человек не становится хуже из-за того, что он не может или не хочет иметь детей.
Но если бездетность выберут в обществе слишком многие, это будет иметь конкретные последствия для выживания культуры и цивилизации.
Когда Ангела Меркель позволила 1,5 миллионам иммигрантов устремиться в Европу, это произошло не только потому, что Германия чувствует себя обязанной помогать людям в беде и тем, кто бежит от войны, и не потому, что Германию мучит чувство вины из-за двух мировых войн.
Речь идет и об экономике, потому что для того, чтобы поддерживать работу аппарата благосостояния, нужна новая рабочая сила, если немцы сами не могут производить новых граждан в достаточном для этого количестве.
Тут речь идет и о более глубоком экзистенциальном кризисе, который еще не осознали ни политики, ни граждане и поэтому не говорят о нем.
Английский журналист Дуглас Мюррей недавно издал книгу «Странная смерть Европы» (The Strange Death of Europe).
Он утверждает, что Европа вот-вот совершит самоубийство, или что ее лидеры решили пойти на этот шаг.
Для Мюррея проблема не только в низких показателях рождаемости, но и в том, что мы готовы похоронить свою собственную культуру, потому что, впуская к себе мигрантов, заполоняем наш континент народами, традиции, религия и культура которых разительно отличаются от наших.

Опасность уничтожения нашей собственной культуры вовсе необязательно появляется откуда-то извне, если следовать ходу мыслей Мюррея, но она возникает также и изнутри.
Европа сама роет себе могилу
Наши политические руководители, у которых прибавление в семействе — задача неприоритетная, действуют так, как будто исчезновение европейской культуры для них вовсе не является какой-то большой проблемой.
Бывший премьер-министр Швеции Фредрик Рейнфельдт почти мазохистски охарактеризовал традиционную шведскую культуру как «варварскую», в то время как чужая культура, приходящая извне, воспринимается как обогащающая. Сегодня кажется почти смешным, если политик принимается защищать старую добрую Европу и бороться за нее.
Я согласна с Мюрреем в том, что Европа совершает самоубийство и потеряла желание бороться за свою культуру и воспроизводить себя.
Но я не могу согласиться с его отверждением о том, что массовая иммиграция как таковая не имеет никакой прямой причины. По Мюррею получается так, что иммигранты оказались здесь совершенно неожиданно, что на самом деле даже невозможно объяснить, почему так случилось. Мюррей не хочет размышлять на эту тему, так он пишет.
Зато я — хочу.
По моему мнению, массовая иммиграция стала возможной, потому что наша собственная культура больна.
Смертельно.
Бездетность — лишь симптом гораздо более серьезной болезни, которая распространилась по большой части западного мира.
В одном из своих основных трудов под названием «Болезнь к смерти» Сёрен Кьеркегор описывает, как человек, который не хочет думать о духовном измерении самого себя, приходит в отчаяние, теряет надежду а в конце концов теряет и самого себя.
То, о чем говорит Кьеркегор, — ничто иное, как духовная смерть, которая гораздо хуже смерти физической.
История множество раз показывала, что героическая смерть отважных мужчин и женщин может означать возрождение целой нации.
Есть духовная смерть, которая уничтожает культуру и заставляет людей становиться слабее и терять жизненную силу.
Когда европейцы хотят совершить самоубийство, это происходит потому, что они отвергли культуру жизни, на которой изначально строится Европа, а именно христианство.
В нашей культуре едва ли найдется другое произведение, наполненное таким количеством обещаний, связанных с жизнью, как Библия.
Это книга, которую большинство европейцев читать перестали, перестали и жить в соответствии с ней, вместо того, чтобы слепо обращаться к литературе самопомощи.
Постмодернизм, в основном, состоит в том, чтобы сделать подвигом то, что полностью противоречит Десяти заповедям, навязать свою собственную волю и поставить в центр вселенной самого себя, а не своего ближнего.
Поэтому дети становятся слишком большой обузой, но ощущение свободы недолговечно, так как культура не может выжить, основываясь на этих псевдоценностях.
И если наша культура, вроде бы, все равно процветает десятилетиями, то это потому, что мы сейчас проживаем капитал, создававшихся на протяжении многих столетий, когда Европа была христианской.
По иронии судьбы сейчас бога на континент возвращают иммигранты. Поскольку мы поворачиваемся к христианству спиной, то получаем ислам.
Мюррей указывает на то, что кто угодно может быть более уверен в себе, чем мы.

Наша подлинная проблема там, где речь идет о борьбе с радикализацией, заключается в отсутствии идентичности.
Ислам — религия чрезвычайно самонадеянная, у которой есть ответы на все экзистенциальные, моральные и политические вопросы.
Мы больше не знаем, кто мы, потому что мы потеряли нашу культурную и христианскую идентичность.
Моральный релятивизм, пришедший на смену христианской морали, не дает никаких сколь-нибудь ясных аргументов в пользу того, почему мы, собственно говоря, должны сказать «нет» шариату и нормам ислама.
Нет ничего более истинного, чем что-то иное. Релятивизм сделал нас нерешительными и не уверенными в самих себе, и так мы утратили желание вместе бороться за нашу культуру. Вместо этого большинство выбирает только самих себя, собственную карьеру и ни к чему не обязывающую сексуальную жизнь.
Исламская культура нападает изнутри
Бесплодная и неуверенная западная культура оказывается лицом к лицу с исламской культурой, где стремление иметь много детей и создавать семью — ядро в мировоззрении многих мусульман.
Здесь индивид служит обществу и общности, а не наоборот, как в государстве всеобщего благосостояния, где индивид воспринимает государство как бога, который должен заботиться о нем от колыбели до могилы, и который даже не требует, чтобы они отдавали взамен что-то большее, чем жалкую мамону, а именно налоги.
Турецкий президент Реджеп Эрдоган недавно обратился к туркам, живущим в Европе, с недвусмысленным призывом: «Рожайте по пять детей каждый, и будущее Европы станет вашим будущим», — сказал он.
Имам, живущий в Бельгии, заявил в телеинтервью, что у европейцев есть демократия, а у мусульман — демография.
Мусульманскому миру даже не надо нападать на Европу с помощью армии или терактов, потому что всего лишь через несколько десятилетий мусульманское население будет составлять большинство, ведь у них рождается больше детей. Сегодня за рождаемость, плодовитость и семейные ценности в Европе отвечает ислам.
Это ценности, которые европейской культуре столетиями давало христианство, но которые, как уже говорилось выше, были отброшены ради недальновидного индивидуализма и гедонизма. Ведь ядром христианской культуры всегда была семья.
Но практически ни единая политическая партия в Европе не призывает избирателей создавать семьи и рожать детей, чтобы решать демографическую проблему.
Даже церкви нечего сказать о семье.
Остались только женские журналы, которые печатают картинки с изображением идиллической семейной жизни за общим столом, на котором экологичный компотом из ревеня, выращенного в саду.
Ныне покойный Эндрю Брейтбарт, основатель Breitbart News, сказал однажды, что «политика — это всего лишь результат культуры».
Ближе всего к этому выражению датское выражение о том, что народ имеет тех политиков, которых заслуживает.
Поэтому бездетные политики — всего лишь отражение того, что происходит в обществе, для которого характерно духовное истощение и усталость от жизни.
Поэтому не стоит возлагать вину за проблемы, связанные с массовой иммиграцией, на политиков, потому что это — коллективная проблема, начинающаяся с отношения каждого к самому себе и ближнему и взгляда на жизнь.
И если у европейцев рождается не особо много детей, это потому, что они потеряли надежду. Бездетность отражает культуру без надежды на будущее, и то, что мы дошли до духовного оскудения с нигилистским лозунгом о том, что человеческая жизнь сама по себе не имеет ценности и поэтому не стоит впускать в этот отвратительный мир детей.
Самоубийство совершается только тогда, когда ничто больше не имеет смысла, и никакой надежды нет.
Политические дискуссии о массовой иммиграции, исламе и интеграции сегодня ведутся на слишком поверхностном уровне.
Пограничный контроль, более жесткие правила и усиление надзора не решают проблему, заключающуюся в том, что мы стали различать занятия сексом и деторождение, а особенно в том, что многие утратили надежду на будущее.
Только когда Европа выйдет из этого экзистенциального кризиса и вновь обретет веру в себя, мы будем в состоянии принимать чужих, не рискуя уничтожить самих себя.