Главный редактор газеты «Советская Россия» Валентин Чикин: «Основная ложь касалась репрессий»

культура: Когда проходил XX съезд КПСС, Вы были молодым журналистом — чем запомнились те дни?
Чикин: В 1956 году я учился на журфаке и уже работал стажером-корреспондентом в отделе пропаганды «Комсомольской правды». Тогда съезд представлялся достаточно рутинным мероприятием, сенсаций никто не ожидал, и даже в последний день, когда на закрытом заседании был зачитан доклад «О культе личности и его последствиях», об этом мало кто знал. Да, наш главный редактор Дмитрий Горюнов был на съезде, думаю, слышал о докладе, но нам ничего о его содержании не рассказывал, и ни строчки об этом в печати не появилось.

культура: А когда стало широко известно?
Чикин: Уже после того, как текст попал на Запад и был там опубликован. До нас информация докатилась из устных источников примерно в мае-июне. Это был шок. В МГУ началась настоящая «буза», причем очень активная. Какие там занятия — не до них! Мы приходили в университет, чтобы обменяться мыслями, понять, что происходит в стране. Особые бурления происходили на физфаке, механико-математическом факультете, юрфаке и нашем — факультете журналистики.

Оценивая ситуацию с нынешних позиций, видя, с помощью каких технологий инспирируются волнения в обществе, думаю, что и тогда были некие внешние источники, которые разогревали, как сейчас бы это назвали, протестные настроения. Но больше было, повторю, тех, кто встретил доклад с недоумением. Многие не понимали: как же так, мы с именем Сталина погибали на фронте — среди преподавателей было немало участников войны, люди искалеченные, кто без руки, кто без ноги...

культура: А разве ЦК не разъяснял свою политику низовым организациям, трудовым коллективам?
Чикин: Да, это было, но позже. Для объяснения политики партии к нам стали приходить руководители, отвечали на вопросы, очень острые дискуссии вспыхивали. Помню, приходил член ЦК КПСС Дмитрий Шепилов, и один из преподавателей, с костылями, вскочил с места и жестко так спрашивает у него: «Как вы допустили такое? Вы что, не видели? Где вы были?» И Шепилов ответил: «Мы были там же, где и вы, где и все мы». Он, кстати (по воспоминаниям), оценивал доклад Хрущева как низкоквалифицированный, пробовал вносить в него коррективы, но ему не дали...

Нравы после доклада, скажем так, раскрепостились. Деканом нашего факультета был Евгений Худяков, он отличался административной гибкостью. Правой руки у него не было, и студенты со свойственной молодости жестокостью прозвали его «однорукий двурушник». И в митинговых речах требовали его отставки — как символа «старого мира». А носителем новых идей являлся очень эрудированный, яркий, бывший, в отличие от многих из нас, постоянно в курсе того, о чем пишут иностранные СМИ, Ясен Засурский — он стал заместителем декана, а потом и деканом. Помню пересуды о том, что «бунтующие» студенты один из орденов ВЛКСМ поместили в траурную рамку и приделали табличку: «посмертно». Но разбирательств по этому поводу, кажется, не было…

культура: Вы в постперестроечное время активно занимались политикой, изучали исторические документы. Говорят, в докладе Хрущева некоторые моменты не соответствовали действительности...
Чикин: Главная ложь касалась репрессий. В докладе вся ответственность за них возлагалась на Сталина. Но ведь не Сталин же списки составлял. Этим занимались партийные руководители на местах. Тот же Хрущев. Автографов его на этих списках я не видел, архивы были подчищены, но о том, что списки на Украине и в Москве утверждал своей подписью сам Хрущев, мне рассказывал Семичастный. Да и вообще, если почитать, например, «Правду» 30–40-х годов, бросается в глаза, что больше всех славословил Сталина именно Хрущев. Нигде в докладе не говорилось и об обстановке того времени. Ведь заговор Тухачевского существовал, и судьба Сталина в случае его успеха действительно была предрешена...

Ложь содержалась и в оценке взаимоотношений Сталина и Ленина. Владимир Ильич пережил тяжелейший инсульт, ему запрещено было работать, товарищи по партии поручили Сталину контролировать  соблюдение режима. И когда ему стало известно, что Ленин работает, диктует секретарям письма, то есть нарушает режим, он сделал Крупской замечание, которое потом вылилось в перепалку между ними. Ленин, естественно, принял сторону жены. Но этот абсолютно локальный, не политический эпизод Хрущев подал как конфликт между Лениным и Сталиным. Перед смертью вождь дал характеристику каждому из своего ближайшего партийного окружения, и в каждом отзыве содержались только негативные оценки. Это было сделано очень мудро: чтобы не ставить кого-либо в положение преемника и не подвергать его тем самым опасности. Но в докладе Хрущева приведен негативный отзыв только о Сталине.

Лживой была и часть текста, посвященная Берии. В частности, что именно при нем репрессии развернулись с особенной силой. Это неправда — достаточно посмотреть количество репрессированных по годам. Более того, при Берии проводилась активная реабилитация пострадавших при его предшественниках — Ягоде и особенно Ежове.

культура: Зачем Хрущеву это понадобилось?
Чикин: При всем его упорстве, трудолюбии, смекалке все-таки это личность не столь крупного масштаба, который требуется для руководства страной. Он понимал, что явно проигрывает по сравнению со Сталиным, и решил таким образом его дискредитировать. Другим мотивом могла стать месть за унижение, которое он испытал, когда просил не расстреливать своего сына Леонида. Как известно, существует несколько версий гибели летчика, в том числе и такая — высшая мера за предательство во время войны...

Нина БУДЕННАЯ, дочь Маршала Советского Союза С.М. Буденного:

— Содержание «секретного доклада» для меня не стало чем-то новым, все, о чем Хрущев сказал на съезде, я услышала еще за год до этого. Дело в том, что я дружила с Юлией — внучкой Хрущева, мы были одногодками. И она, взяв с меня слово никому не говорить, поведала «страшную тайну» — передала слова своего деда о том, что Сталин был очень плохим человеком. И что об этом вскоре всем подробно расскажут.

Конечно, это был шок, тяжелейший моральный удар. И никому, в том числе родителям, я информацию не передала. Во-первых, обещала молчать, во-вторых, уж больно она была неожиданной. Поэтому отец отправился на ХХ съезд неподготовленным.

Но дома он ничего не говорил, доклад Хрущева не обсуждал. Человек он был военный, порядок знал: раз секретный — значит, надо молчать.

Да и опасно было. Как раз примерно в то же самое время арестовали около трех десятков кавалеристов, генералов — друзей и сослуживцев отца. И он их пытался из тюрем вызволить, причем порой небезуспешно. Генералы были уже в запасе, кто конезаводом руководил, кто журнал по коневодству редактировал, но ведь все равно зачем-то их Хрущев арестовал.

Боялись все тогда очень... Я как раз в 1956 году в МГУ поступила, и мы, студенты, тоже ничего не обсуждали. Помалкивали, потому что очень многих тогда, в середине 50-х, арестовывали.